Гнев вспыхнул в ее блестящих от слез глазах, враждебность проступила на ее лице, прорвавшись сквозь печаль.

– Что? И это лишь потому, что я беспокоюсь о нем?

Он допустил ошибку, позволив ей узреть свое недомыслие.

– Ну, ты же ни о чем не беспокоилась, отправив его отца полетать со скалы?

Она вздрогнула и сморгнула слезы. Взгляд ее уперся в землю у его ног.

– Это не я пригласила его, – произнесла она тихим, ровным голосом.

– Я видел, как ты дала ему квирри, и знаю – ты вполне осознавала, что случится потом. Очевидно, что ты хотела…

– Он сам спрыгнул с этой скалы, – вскричала она, – он принял приглашение!

– Приглашение? Какое еще приглашение? Ты понюшку квирри имеешь в виду?

– Приглашение сделать этот прыжок!

Теперь настала очередь Ахкеймиона молча взирать на нее.

– Объединиться с Абсолютом, – плюнула она, перед тем как отправиться прочь.

Он стоял на участке ровной земли, где разыгралась вся эта сцена, остолбенев от вдруг пронзившего его ужаса. Кошмара, что он нес в себе с тех самых пор, как покинул белый якш. Раньше он держался, лишь отказываясь остановиться, отказываясь даже мыслить. Его кожа пылала от уколов морозного ветра. Призрак Найюра урс Скиоаты кипел и клокотал перед его глазами.

…и вот ты заявляешься в мой шатер, колдун…

С учетом того, как мало было у него возможностей выкроить время, чтобы поспать, Сны становились все более тяжким грузом, врываясь в его дремоту подобно выхваченному из ножен клинку. Казалось, только что он ворочался и ерзал, лежа на гудящей и колючей, как чертополох, земле, отчаявшись хоть когда-нибудь заснуть, – и вот уже образы, полные запекшейся крови, заполняют его сознание.

Шатаясь, он брел, взбирался вверх по горловине напоенного стенаниями Рога. Золотые стены опирались на противостоящие углы. Поверхности были изукрашены гравировкой, тонкой, как волос младенца. Линии складывались в знаки, меняющие свой смысл в зависимости от того, с какой стороны на них смотришь.

Среди стен брели сломленные, жалкие люди. Волочащая ноги вереница несчастных. Обнаженные тела – белые и бледные, но не измаранные, не покрытые струпьями, не иссеченные розгами. Цепь дернулась и потащила его вперед – одну ничтожную бусинку в ожерелье из тысяч душ.

У него не было зубов. Мелькнула тень воспоминаний о бьющих в лицо кулаках и молотах.