— Нет, — сказала она подавленно. — Я не думала, что получится так.

— Тебе не приходило в голову, что я не стал бы Глашатаем, если бы не уважал людей?

В отчаянии она заговорила совершенно бессвязно:

— Лучше бы вы прочли все ее файлы. Узнали бы все ее секреты и рассказали о них всем жителям Ста Миров!

В ее глазах стояли слезы, и она не понимала, почему.

— Понятно. Тебе она их тоже не показывает.

— Я ведь ее ученица! Но почему же? О сеньор, я плачу…

— Я не умею заставлять людей плакать, Эла, — мягко ответил он. В его голосе звучала ласка. Нет, даже сильнее, как будто его рука держала ее руку, поддерживая ее. — Люди плачут, когда говорят правду.

— Sou ingrata, sou ma filha…

— Да, ты неблагодарная, ужасная дочь, — ответил он с мягким смехом. — Все эти годы, в хаосе и разрухе, ты держала свою семью вместе, почти без помощи матери; ты пошла работать вместе с ней, и даже тогда она скрывала от тебя самую важную информацию; ты не заслужила от нее ничего, кроме любви и доверия, а она в ответ отгородилась от тебя стеной и дома, и на работе; и наконец ты сказала кому-то о том, что тебе это надоело. Ты хуже всех, кого я знаю.

Она невольно рассмеялась над своим самобичеванием. Чисто по-детски она не хотела смеяться над собой.

— Нечего разговаривать со мной, как с маленькой, — она попыталась вложить в свой голос как можно больше презрения.

Он заметил это. Глаза его стали далекими и холодными.

— Не надо плевать в друзей, — сказал он.

Она не хотела, чтобы он отдалялся от нее. Но уже не могла удержаться и сказала холодно и сердито:

— Вы не мой друг.

На мгновение она испугалась, что он поверил ей. Но на его лице появилась улыбка.

— Ты не поймешь, кто твой друг, даже если увидишь его.

«Я пойму, — подумала она. — Я вижу друга». И она тоже улыбнулась ему.

— Эла, — спросил он, — ты хороший ксенобиолог?