Становилось не то чтобы страшно, а неприятно, как во сне. Нажимаешь, оно подается во все стороны, как резиновое, не прорвешь, одна надежда – проснуться…
Да, надо вырываться отсюда.
Дхарма вернулась, смотрит. Он кивнул ей, Володе сказал: «Ты, значит, посиди, а мы потолкуем». Подошел, присел на лежанку с нардиками. Как обращаться – «Дхарма» или «Мин»?
– Мин, я слышал голос Брахака. Он говорил об опасности?
Она сидела, зажав руки между коленями.
– Опасно… сопротивляться тем… кто придет за вами… – мысленно переводил он ее слова, – чтобы отвести вас… к железной дыне.
Неожиданно и фальшиво он осведомился:
– Разве мы мешаем кому-либо?
Она промолчала. Колька заглянул ей в лицо, и взгляд его отдернулся, как рука от раскаленного металла. Он отвернулся будто бы посмотреть на Рафаила, а глаза ее горели на нем, как два ожога.
Очень хотелось курить. Он шесть лет не курил. Сейчас руку бы отдал за сигарету. Смотрит! Сидит такая, какая есть, – тонкая, гладкая, и округлая, и коричнево-матовая, как старая скрипка, – смотрит… Сопротивляясь неслыханному томлению, он злобно подумал что такие глаза надо под паранджой прятать, наглухо, насовсем…
Он разозлился – давно было пора. Злость отшибает сексуальные эмоции. Он хочет вернуться, и он вернется, тоже мне обольститель, светловолосая бестия… Злобно фыркнул на Бурмистрова – проверку придумал, экспериментатор! «А ну, Карпов, прекратите эмоции… „Тик-так, тик-так, не стучите громко так“. Вы еще не влипли, Карпов, и, будем надеяться, благополучно вернетесь в городок, под осенний мелкий дождичек…»
Девушка молчала. Он спросил четким, официальным голосом:
– Кто желает нам зла, Дхарма?
Она ответила сдержанно:
– Раджаны никому не желают зла, Адвеста.
– О чем же толковал Брахак?
– Ученые Равновесия недовольны вашим пришествием…
– Постой, во имя Равновесия… – Он перебил ее и осекся. За шесть часов в него вдолбили даже обиходные выражения: «Во имя Равновесия», – а он и знать не знает, какой в них смысл.
– Это ваше Равновесие – это… это охрана?
Он бы спросил: «Это полиция?», но слова не знал.