— Пешкодралом? Во, даёт!

— Как это ты не помнишь? — возмутился мятый бизнесмен. — Он сказал, что все мы все — конченые люди. И что так жить нельзя. Вот мы ему и показали, кто из нас конченный.

— Тут до моря километров сто, говорит, — продолжил Коляныч. — Топать и топать. Но он дошёл и там в Ольховом к церкви прибился. Сказал попу, что на художника учился, тот и велел ему художнику помогать, который там иконы малевал. Этот богомаз запил, а он сам всё домалевал. А сейчас, типа — на нашего Дембеля очередь из церквей стоят — иконы подмалёвывать. В Краснодар, грит, он с ольховским попом прикатил в эту… как его… в хартию какую-то. К поповскому начальству.

— В епархию, — поправил его Михайлыч. — А дальше чо?

— А ничо, Михайлыч. Побежал он вдогонку своему толстопузому попу, только пятки засверкали.

— Подвезло Дембелю, — вздохнул Петро. — При церкви-то ему теперь тепло и сытно. Только выпивки нет.

— Да. В люди вышел, — согласился Василий, с тоской вспоминая про своих птиц на стенах дачи. Может, и он бы смог иконы подмалёвывать? А водка — фиг с ней.

— Да, подфартило. Проставился бы, что ли, что вовремя фейс ему начистили, — хмыкнул помятый бизнесмен. — А то б и дальше с нами, конченными, загибался.

— Подфартило! Подвезло! — сердито передразнил их Михайлыч. — Дураки вы! Фартит таким, как вы. А Дембель водяру не пил и пешкодралом Михайловский перевал одолел — вот и выбился в люди. Это у вас, убогих, от всего одно лечение — упиться в бревно и человеческий облик потерять. Всё! Закрываем лавочку! По нарам!

— Ещё по грамульке налей, Михайлыч! За здоровье Дембеля! — заныли все. — Вон ещё полбутылки осталось.

— Где? — сказал Михайлыч и, закрыв крышкой, сунул бутылку себе в карман. — Это мне на компрессы. Поняли? А то ещё передерётесь, ужрамшись. Мне тут больше увечных не надо! Всё! Отвалите!

Недовольно что-то бурча, мужики стали разбредаться по подвалу — спать. Может, хоть во сне увидят свою прежнюю жизнь. Нормальную.

***

— А кто это — Дембель? Откуда взялся? — спросил Юрий, идя куда-то в темноту за своей ватагой. Путь снова подсвечивала какая-то тлеющая щепка в руке Гоши. Юрию хотелось с ними ещё поговорить. Своя мораль. Свои законы. Своя справедливость.

— Был тут один. С армии возвернулся, — пояснил Петро, — а тётка всё его добро на себя записала и из особняка выписала. Ни денег, ни прописки, вот он к нам на вокзал и прибился.

— Тётка? Из особняка? — переспросил Юрий. — А родители где?

— В аварии разбились, когда он школьник был. Бизнесмены. Мальчонка на художника учился, языкам там всяким. А вот оказался на улице. По милости… как его… опечительницы. Карма такая.