— Да ты чо, Михайлыч! — заступился за него Петро, жаждущий скорой выпивки. — Башли он нам нашёл. Прикинь — на дороге валялись! Цепной ногой наступил и мимо проканал, а он увидел! Нормальный он пацан, Михайлыч! Сиволапом пока прозвали, — льстиво тараторил он, — пока не имя вспомнит.

— Ага. То малахольный, то нормальный Сиволап! Лопухи вы, лапшой обвешанные! — пробормотал Михайлыч. И гаркнул: Всё! Кончай базар! Хавать пора! Жрачку готовь!

Все засуетились, радостно поглядывая на поблескивающие бутылки, бодро раскладывая и нарезая на бумажках нехитрую еду, выставляя на импровизированный стол мутные разовые стаканчики. В воздухе ощутился праздник.

Далее было застолье.

И оно всё в этом подвале преобразило — атмосферу, настроение. Лица. Они стали почти человеческими. И даже запах плесени засох и испарился. А после ста грамм на этих страшноватых лицах даже морщины разгладились, блеклые глаза молодо засияли и на них появились, хоть, в основном, и щербатые, но улыбки. Наступила пора безвременья, когда забываются все невзгоды их горемычной жизни. И даже на миг показалось, что для этих подвыпивших бродяг ещё не всё потеряно. Эти сброшенные жизнью под откос люди стали с юмором и бравадой рассказывать о своих былых победах и достижениях, о жутких мытарствах и чудесных спасениях. Что-то было правдой, а что-то и вымыслом, но это никого не интересовало. В том числе и Юрия. Он не стал заглядывать в их прошлое. Пусть будет так, как они хотят.

Высокий и сутуловатый когда-то был крутым бизнесменом, которого дружно кинули партнёры, друзья и жена. А он не нашёл ничего лучше, чем уйти в запой и потерять всё, что осталось.

Другой, с густыми, как щетки бровями — тот самый Коляныч в шапочке и надкусанной буханкой балы — незаслуженно отсидел за чужое преступление. И это было вполне похоже на правду — он был слишком занят обидами на жизнь, чтобы суметь в ней что-то исправить.

Третьего, улыбчивого и общительного мужичка, на кривую дорожку кинула тяга к лёгким деньгам, которые ему сами в руки шли, но также легко и уходили. Он отвык что-то зарабатывать,

Четвёртый клялся, что был музыкантом и не каким-нибудь, а скрипачом-солистом. Но однажды упал и сломал свою музыкальную руку. Дальше было общее падение, которое продолжалось по наклонной плоскости: музыкальная карьера закончилась, жена ушла к другому, успешному, а жулики отжали у него разменянную после развода комнату в коммуналке. Пришлось экс-скрипачу обживать вокзал. Хотя мог ведь, если б не сдался, быть хотя бы частным преподавателем.

Пятый, помятый и сморщенный, тоже был — а как же — крутым бизнесменом, но лоханулся на доверии и прогорел по вине родного брата, переведшего капитал на себя.