– Да, я хотел поблагодарить тебя за то, что ты сделал вчера вечером, когда вмешался и помог двум бесшипникам.
– Я бы сделал то же самое для любого другого, – резко ответил он.
– Верю, но я их хорошо знаю; и если бы ты им не помог, вполне вероятно, сейчас они были бы мертвы. Кому есть дело до двух нулевиков, которых поздно вечером прикончили под служебной лестницей!
Беспокойный взгляд, которым смотрел на меня Танкред с самого своего прихода, вдруг стал совсем мрачным.
– Это навлекло на меня серьезные неприятности…
– Да, мне сообщили, – ответил я, стараясь не выдать своего волнения: я чувствовал в голосе друга жуткое напряжение. – Поэтому я и хотел выразить всю нашу благодарность, ты стал для этих людей героем…
Похоже, Танкред уже давно сдерживался, но тут взорвался:
– Обойдусь я без твоей благодарности, как и всех насильно мобилизованных! Я вовсе не желаю быть для них героем, как, впрочем, не желаю больше с тобой общаться!
Если кое-кто из прохожих и бросил на нас удивленный взгляд, мне было плевать. Удар, нанесенный мне Танкредом, был столь же жестоким, сколь и неожиданным. Ярость, сквозящая в его словах, ошеломила меня и сбила с толку. Что могло случиться, чтобы этот человек, которого я за последние месяцы научился ценить, одной-единственной фразой без колебаний вычеркнул меня из своей жизни?
– Но… почему ты так говоришь? – залепетал я. – Что случилось?
Танкред, очевидно, осознал, что его колбасит, потому что развернулся к Центральной аллее и ухватился за парапет, как вцепляются в борт судна, раскачиваемого бушующим морем.
– Думаю, в последние годы я сбился с пути и наделал много ошибок. Теперь я должен постараться их исправить.
– И для начала прекратить общаться с бесшипниками? Якшаться с насильно мобилизованными было одной из ошибок, о которых ты говоришь? А куда делись твои идеалы, Танкред, твой независимый дух?
– Мои идеалы, мой независимый дух?! – рявкнул он. – Вместо того чтобы, как я надеялся, принести душевное спокойствие, все это только навредило мне и причинило зло. Все эти
Я был буквально ошеломлен. Удивление было столь велико, что у меня зазвенело в ушах.
– Поверить не могу, что слышу от тебя такое! Как ты можешь от всего отступиться?
– Просто я прозрел!
При этих словах печаль, которую я испытывал от потери друга, превратилась в презрение к тем глупостям, которые он изрекал. Я сознательно выбрал самый язвительный тон и сказал: