Одним словом, когда его обнаружили вышедшие на добычу цыганята, он плохо соображал, назвал Пичука нечистой силой, отмахивался от него восьмиконечным Крестом наваждения и даже попытался сбежать в кусты. Мальчишка, естественно, подумал, что Мач вдребезги пьян. Цыганята посовещались, отправили гонца за старшими и уселись вокруг Мача охранять его.

Прибежала Адель, как следует встряхнула парня, а когда это не подействовало, обняла, прижала к груди непутевую голову, и запричитала, заворковала, как мать над больным ребеночком. Она знала по опыту, что даже суровому вояке, отрастившему усы по плечи и носящему в себе фунт свинца, хочется иногда похныкать младенчиком в теплую женскую грудь, что же говорить о Маче, кому еще и девятнадцати не исполнилось?

И он наконец позволил отвести себя к кибитке, он даже признал Ешку, он перестал отмахиваться от цыганят и рассказал о странных своих похождениях.

Адель с Ешкой сперва слушали и кивали. До Таниных поцелуев все было вполне правдоподобно. О старухах и Каче парень напрочь забыл. А как он прямо из Риги оказался возле баронской усадьбы – его даже не спрашивали, видя, что толку тут не добиться. Отложили выяснение этого дела на потом.

И не все ли равно, какая нечистая сила притащила Мача обратно, раз он натворил в Риге таких проказ?

– Что же делать? – Адель до того расстроилась, что уж не вопила, не буянила, как обычно, а только вздохнула в растерянности. – Ну и кашу ты заварил… Из-за тебя же теперь такая международная склока начнется! Ведь могли пруссаки с русскими договориться, а из-за тебя, дурака, все разладилось… И что же теперь с Сержем будет?..

– Дурак хуже покойника, – заметил Ешка, с неодобрением поглядев на совсем пришибленного Мача.

– Почему? – не удержалась от вопроса Адель.

– Больше места занимает.

– Да… – согласилась она. – Что же делать-то? Ведь они его в усадьбе под охраной долго держать не станут! Увидят, что ответа на письмо нет, и что же тогда? А тут еще этот чертов полковник по окрестностям слоняется! Как же быть-то? Выручать надо, а как?

Глава двадцать пятая, о крови и вольности

Глава двадцать пятая, о крови и вольности

Комната моя была кубиком света в просторе бескрайней ночи. Ее со всех сторон окружала густая, плотная, осязаемая тьма, в которой никак не могли угомониться бессвязные отзвуки дневных голосов. А во мне зародилась какая-то неопределенная тревога. Собственные строки, что ли, вызвали ее, разбудили в том закоулке души, где я поселила ее и настрого наказала не высовываться?

Еще пять минут назад я думала – нужно только закрыть глаза, и меня тоже обнимет и укачает тьма, пронизанная трепетом дыхания от миллионов сонных и умиротворенных губ. И я, усталая, поплыву в непрочной лодочке своего первого сна сквозь чьи-то чужие сны, появляясь там в неожиданном виде, в нереальных ситуациях, как оно и полагается, а сквозь мой сон тоже потекут лица и слова…