Барти пожал плечами:

— Спелый жёлтый лимон тоже выглядит сладким.

— Так ты говоришь, свиньи?

— Кто ещё?

— Ты по-прежнему говоришь — свиньи?

— Да. Бекон делают из свиней.

— Так я и думала. Можно мне выпить апельсиновой газировки?

— Я тебе принесу, — предложил Барти.

— Я видела, где ты её взял.

Она взяла банку газировки, вернулась к столу, села, похоже, закончив исследование нового дома.

— Ты хороший, Барти.

— Ты тоже.

Пришли Эдом и Джейкоб, подали обед, еда была отменной, разговор — ещё лучше, пусть братья-близнецы иногда и делились своими обширными познаниями о железнодорожных катастрофах и извержениях вулканов, повлёкших за собой немалые человеческие жертвы. Пол говорил мало, зато слушал с удовольствием. Если бы он не знал этих людей, если бы случайно вошёл в комнату во время обеда, то решил бы, что видит перед собой большую семью, потому что в общении только-только познакомившихся людей не могло слышаться такой теплоты, близости и — последнее относилось исключительно к братьям — эксцентричности. Пол не улавливал ни претенциозности, ни фальши, никто не избегал неудобных тем, что иной раз приводило к слезам, ибо смерть преподобного Уайта оставалась свежей раной в сердцах тех, кто любил его. Но, пусть врачующие средства женщин остались загадкой для Пола, он видел, как за слезами следовали воспоминания, вызывающие улыбку и успокоение, а цветок надежды всякий раз распускался из семечка безнадёжности.

К немалому изумлению Пола, Агнес, как выяснилось, понятия не имела о том, что на имя Бартоломью её мужа вдохновила знаменитая проповедь преподобного «Этот знаменательный день». Пол слышал первую передачу, на которой проповедь прозвучала впервые, узнал, что по многочисленным заявкам слушателей её повторят через три недели, и убедил Джо послушать её. Джо услышал её в воскресенье, второго января 1965 года… за четыре дня до рождения сына.

— Он, должно быть, слушал проповедь по автомобильному приёмнику, — сказала Агнес, порывшись в памяти. — Джо пытался заранее сделать большую часть работы, намеченной на следующую неделю, чтобы провести её со мной и младенцем. Поэтому с некоторыми клиентами встречался и в воскресенье. Он много работал, а я старалась испечь все пироги и выполнить другие обязательства до главного дня моей жизни. В те дни мы проводили вместе меньше времени, чем обычно, и, даже если проповедь произвела на него сильное впечатление, мне он о ней ничего не успел сказать. Но последнее слово, которое он произнёс, было… «Бартоломью». Он хотел, чтобы я назвала нашего сына Бартоломью.