«Мотор… Господи, я же оставил мотор включенным!
Первым пришел в себя я. Вскочил и бросился следом за ним, оставив Бейкера, Уилдена и Дэвидсона сидеть за столом, где на зеленом сукне громоздилась целая куча денег. Броуер выиграл, и вся троица напоминала статуи племени инков, охраняющие родовое сокровище.
Входная дверь была распахнута, ее раскачивал ветер. Я выбежал на улицу и тут же увидел Броуера – он стоял у края тротуара и искал глазами такси. А заметив меня, скорчил такую несчастную гримасу, что я помимо воли испытал к нему жалость.
«Послушайте, – сказал я, – погодите! Мне страшно неловко за Дэвидсона и все, что произошло. Но уверяю, он сделал это без всякого злого умысла!.. Конечно, если вы хотите уехать, и немедленно, это ваше право, но вы оставили там целую кучу денег. Они принадлежат вам по праву, и вы должны забрать их».
«Мне вовсе не следовало приходить! – горестно воскликнул он. – Но я… я так стосковался по человеческому общению, что… я… – Чисто автоматически я потянулся к нему, чтобы утешить, – с таким несчастным видом он бормотал эти слова, но Броуер тут же отпрянул и воскликнул: – Не смейте ко мне прикасаться, слышите? Ну неужели одного раза не достаточно? О Господи, почему я только не умер!..»
Тут вдруг глаза его сверкнули. Он увидел бездомного пса. Тощий, со свалявшейся грязной шерстью, тот трусил по противоположной стороне безлюдной в этот час улицы. Трусил с вывалившимся из пасти языком и на трех лапах, но тем не менее вполне целенаправленно. Полагаю, он заметил перевернутый кем-то мусорный бак и хотел в нем порыться.
«Вот что я такое… – задумчиво, словно разговаривая сам с собой, заметил Броуер. – Отвергнутый всеми, вынужденный влачить одинокое существование, знать, что для тебя отрезаны все пути и закрыты все двери. Изгой, пария, бездомный пес!»
«Ну, будет вам, – не слишком уверенно произнес я, сочтя, что разговор принял слишком уж мелодраматичный оборот. – Очевидно, вам довелось пережить нечто страшное, и это повлияло на нервы, но уверяю, во время войны мне доводилось видеть вещи и…»
«Так вы мне не верите? – с жаром перебил он. – Считаете, что все это – лишь расшатанные нервы, приступ истерии, не более того, да?»
«Послушайте, старина, ничего такого я не считаю. Знаю твердо лишь одно: если мы и дальше будем стоять здесь, на холоде и в сырости, то дело наверняка кончится простудой или гриппом. А потому прошу оказать любезность и проследовать за мной… нет, нет, я не настаиваю, только до вестибюля, если уж вам так противно, и я попрошу Стивенса принести…»