Глаза его дико расширились, и я вновь испытал приступ страха. В них, в этих глазах, не осталось, похоже, и искорки здравого смысла, он напомнил мне впавших в безумие солдат, которых я видел на фронте. Их везли в телегах с передовой – пустые оболочки, а не люди, бормочущие нечто нечленораздельное, с ужасными, пустыми, словно заглянувшими в самый ад глазами.

«А хотите посмотреть, как один отверженный реагирует на другого? – вдруг спросил он, не обратив на мое предложение ни малейшего внимания. – Глядите! Узнаете, чему я там научился».

И он громко и властно крикнул:

«Эй, пес!»

Пес поднял голову, покосился на него усталыми круглыми глазами (в одном посверкивал диковатый огонек, другой был затянут катарактой) и вдруг, изменив направление, нехотя захромал прямо к нам, через улицу.

Ему явно не хотелось подходить, я читал это в каждом движении. Он нервно повизгивал и скалил зубы, трусливо поджал хвост между ног, но тем не менее приближался. Подполз к ногам Броуера и улегся на живот, повизгивая и нервно вздрагивая всем телом. Впалые бока раздувались, точно кузнечные мехи, единственный зрячий глаз сверкал и перекатывался в глазнице.

Броуер издал короткий, какой-то совершенно жуткий смешок – до сих пор иногда слышу его во сне и пугаюсь.

«Ну вот, пожалуйста, – сказал он. – Убедились? Он признал меня за своего… что и требовалось доказать». И он наклонился погладить собаку. Пес ощерил зубы и издал низкое угрожающее рычание.

«Не надо! – воскликнул я. – Он может цапнуть!»

Броуер не обратил внимания. В свете уличного фонаря лицо его приобрело голубоватый оттенок, глаза напоминали две черные дыры.

«Ерунда… – пробормотал он. – Ерунда… Я только хочу пожать ему лапу… как ваши друзья стремились пожать мою!» И тут вдруг он ухватил пса за лапу и затряс ее. Собака пронзительно взвыла, но укусить его не пыталась.

Внезапно Броуер выпрямился, глаза его прояснились, и, несмотря на мертвенную бледность, он снова стал походить на нормального человека.

«Знаете, я, пожалуй, пойду, – тихо сказал он. – Пожалуйста, извинитесь за меня перед своими друзьями. Передайте, мне страшно неловко. Я вел себя как последний дурак. Возможно, мне еще представится случай… искупить свою вину».

«Нет, это мы должны просить у вас прощения, – заметил я. – Ну а как же деньги? Ведь вы оставили деньги, а там больше тысячи».

«Ах да, деньги!..» – И рот его искривился в горчайшей усмешке.

«Ладно, можете даже в вестибюль не заходить, – сказал я. – Обещайте, что будете ждать здесь, а я мигом. Сбегаю и принесу. Обещаете?»

«Да, – кивнул он. – Если уж вы так настаиваете… – И он перевел взгляд на пса, скулившего у его ног. – Кажется, он не прочь пойти ко мне домой и хоть раз в жизни поесть досыта». И на губах его снова возникла печальная улыбка.