Как только за нами закрывается дверь, я говорю:

– Майкл… ты должен знать… я была взята… не против воли, не силой.

От разочарования, отразившегося на его лице, я почти начинаю жалеть, что меня не сожгли.

– Прекрати… – шепчет он, срывая с лацкана гардению и сминая ее в кулаке.

– Я ни о чем таком не просила. Не просила тебя лгать ради меня.

Вошедшая служанка смущенно прочищает горло.

– Уведи ее, – говорит Майкл, словно я непослушный ребенок, и идет к выходу.

– Куда мне отвести ее, сэр? – спрашивает служанка.

Он поворачивается, и во взгляде его я вижу такую ярость, что у меня леденеет кровь. Прежде я никогда его не боялась, но теперь боюсь.

– Она может подождать меня в нашей спальне, – отвечает он и выйдя, захлопывает за собою дверь.

Поднявшись по лестнице, застланной богатым ковром, я провожу пальцами по дорогим темно-красным обоям.

– Кандалы, обитые ватой, не перестают быть кандалами, – шепчу я.

– Что вы сказали, мэм? – спрашивает служанка.

Мэм. Как же это случилось? Как я дошла до такого?

На верхнем этаже четыре закрытых двери. На стенах здесь горят светильники с абажурами из матового стекла. Здесь же висит картина, на которой изображена девочка, лежащая на траве. Может быть, она напоминает ему о том, как мы вместе лежали на лугу? Что видит эта девочка? А не мертвая ли она? – думаю я. Не оставили ли ее там умирать?

– Мистер Уэлк желает, чтобы вы подождали его здесь, мэм.

Мистер Уэлк. Теперь его зовут так. Он больше не Майкл.

Служанка открывает вторую дверь справа, и я вхожу. Я успела заметить, что она не поворачивается ко мне спиной. Не результат ли это того, что она пережила во время года благодати… не видит ли она во мне врага?