И это место было настолько страшным и окончательно мертвым, что даже Ежова проняло. Народный комиссар первым пошел прочь, он уже не пел и отказался от стакана водки, предложенного верным капитаном.

Он не спросил, где Шавло, — словно забыл о нем.

Потом случился печальный казус — обвалилась стена, стоявшая посреди города, и погребла под собой вставшего слишком близко фотографа Хазина. Его сразу вытащили, чтобы не потерять отснятые пленки, но Хазин был мертв.

Рассказывая о возвращении из города, Алмазов не упомянул — то ли забыл, то ли не счел нужным — о последних словах Ежова, сказанных уже в машине.

— Ну как? — спросил тот. — Сможем мы порадовать Хозяина?

— Если не подвели оператор и фотограф, — сказал Алмазов.

— Ты этим займешься.

— Постараюсь.

— Должен понять, кого он теряет, — сказал Ежов сонно. И тут же заснул. И так крепко, что сержанту пришлось на руках отнести его в штабной вагон.

Алмазов понял, что Ежов все время думал об угрозе Берии — и напился он не столько от радости свершения, как от неуверенности, спасет ли его эта бомба от расправы Хозяина.

А Матя отошел часа через два — тоже отоспавшись в своем институтском кабинете на черном коленкоровом диване.

— Что-то голова болит, — сказал Алмазов в конце разговора, перешедшего на деловые рельсы. Ведь институт продолжал жить, хоть и был взбудоражен взрывом — как ни старались, скрыть его от заключенных и вольных ученых было невозможно. Многие видели атомный гриб и уж обязательно слышали голос бомбы. А со следующего дня на полигон вывезли группы контроля и специалистов — прочнистов, медиков, физиков, оружейников… И было приказано принять меры по защите от радиации — они шли в ватных масках, а то и противогазах, в плотной одежде.

Нарком Ежов уехал в тот же день, не попрощавшись с Шавло. И велел передать, чтобы Шавло был готов к вызову в Москву. А в ближайшие дни Шавло пришлось беседовать со своими коллегами — он не мог более держать их в неведении, раз уж владел только секретом Полишинеля.

Совещания оказались бурными — Матя даже не ожидал такой реакции коллег. Правда, он и не ждал поздравлений и шумной радости — даже после обещания Алмазова выпустить в ближайшее время всех теоретиков. Никто не поверил этому обещанию. Как сказал Скобельцын, любые бандиты обязательно заметают следы — живые свидетели не нужны.

— Нет, — говорил Шавло, стараясь казаться откровенным. — Наступило наше время. Мы с вами выпустили джинна из бутылки, и только мы можем его укротить.

Мало кто поверил Шавло — он был давно и слишком многими нелюбим.

На удивление мало в институте оказалось и настоящих патриотов, проникшихся гордостью за успех социалистической страны. Они, конечно, были, но в их искренности можно было сомневаться. И еще меньше оказалось поверивших в тезис Мати о миротворческой функции атомной бомбы.