Она помогла Ксорве подняться. На запястье вспыхнул символ клятвы. Ухватившись за руку Оранны, Ксорве встала на ноги, слегка пошатываясь.

– Ты же знаешь, что никогда не получишь от него того, чего хочешь, – заметила Ксорве, когда тень от «Тысячеглазой» накрыла разрушенную крышу тюрьмы.

– Придет время, когда это будет зависеть не от него, – сказала Оранна. – Он, знаешь ли, не всемогущ. Он очень старый и очень умный. Но у него есть свое слабое место. У всех оно есть.

В боковой части корпуса корвета открылся люк, и на крышу Могилы Предателя опустился трап. В дверном проеме, из которого лился свет, замер чей-то силуэт.

Оранна подняла обе руки, по-прежнему крепко держа Ксорве.

– Хорошо, дорогой, мы сдаемся.

– Отлично, – сказал Тал Чаросса. Он стоял на верхней ступени трапа, сжимая в руках арбалет размером больше, чем его собственное туловище. – Вы обе арестованы, и я советую вам не доставлять мне никаких гребаных проблем.

26 Трон и земная обитель

26

Трон и земная обитель

Тала не интересовал Карадун. «Тысячеглазая» была пришвартована над столицей Карсажа уже больше недели: Инквизиторат попросил Сетеная задержаться и помочь с расследованием, и по причинам, оставшимся для Тала загадкой, Сетенай согласился. Тал несколько раз пытался выйти в город пообедать, но без особого успеха. Сегодня ему всучили какой-то пирожок с маринованным чесноком, и он был уверен, что от него до сих пор воняет, несмотря на то, что, готовясь к сегодняшнему вечеру, он принял ванну со флердоранжевой водой и нанес пару мазков за уши.

Он не был выше таких мелочей, хотя и старался не думать об этом как о части стратегии, иначе это звучало довольно жалко. Он сходил в город к цирюльнику. Надел красивую рубашку и оставил верхнюю пуговицу незастегнутой. Он перестал носить сережки, которые ему подарил Сетенай, чтобы не выглядеть совсем уж отчаявшимся. Если смотреть на них по отдельности, это были разумные действия человека, контролирующего свою судьбу.

Он как раз расчесывал волосы, когда вспомнил, что не отнес Ксорве ужин. Она, как обычно, сидела, глядя немигающими глазами сквозь решетку камеры, как будто забыла, для чего нужны веки.

Как только Оранну препроводили в одиночную камеру на «Тысячеглазой», Сетенай оглядел Ксорве сверху вниз, пожал плечами и приказал Талу посадить ее в карцер. С тех пор она там и сидела. Сетенай почти все время проводил в городе с инквизиторами и едва вспоминал о Ксорве. Тал вызвался кормить ее, потому что… он мог бы утверждать, что хочет над ней посмеяться, но ему пришлось признаться себе, что им двигало не что иное, как сочувствие.