Он просунул в камеру поднос с хлебом и половиной порции чесночных пирожков. Не пропадать же добру.

Он ничего не сказал. Он уже знал, что оскорбления, как и проявления дружеского участия, не вызывают никакой реакции. Да и какое ему дело. Она подождет, пока он уйдет, поест и примется и дальше смотреть в одну точку.

Но сегодня, когда он повернулся, чтобы уйти, она заговорила:

– Тал. Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделал.

Он по привычке рассмеялся.

– Ты ведь не думаешь, что я тебе что-то должен?

– Это вежливая просьба, – сказала она.

– Просят не так, – сказал он. – Что тебе нужно?

– В Карадуне есть печатные листы, в которых пишут обо всем, что случилось на этой неделе…

– Черт возьми, я знаю, что такое газета, невежа, – сказал Тал. – И что ты собираешься с ней сделать, соорудить себе шляпку?

– Она выйдет завтра. Сходи в город и принеси мне ее. Мне нужно знать…

– Я подумаю, – сказал Тал. – Если меня это не затруднит, – добавил он, потому что немыслимо было так просто уступать Ксорве.

Вернувшись на верхнюю палубу, он заглянул в кабинет – проверить, не вернулся ли Сетенай, – и посмотрел на себя в большое зеркало. Он хорошо выглядел. Он всегда хорошо выглядел. Он был симпатичным парнем.

Наконец прошел слух, что катер Сетеная вернулся на корабль. Пульс Тала, как обычно, предательски участился. Выждав в каюте какое-то время, которое он счел для себя приличным, Тал отправился на поиски.

Сетенай сидел в кабинете, сняв пальто и положив ноги на стол. Он все еще был одет в тлаантотский наряд. Его глаза были прикрыты – то ли в полудреме, то ли в размышлениях.

– Господин, – сказал Тал. – Как все прошло в городе?

– Талассерес, – сказал волшебник и указал на стул. Его интонации и взгляд были добродушно-сонными и даже, пожалуй, ласковыми, но это ничего не значило. Этот человек мог и на поминках выглядеть добродушно-сонным. – Очень утомительно. Карсажийцы начинают выводить меня из себя. Семья Жиури хочет, чтобы я пришел на казнь этого беглого адепта, и я не понимаю, как отказаться. А затем, полагаю, мне придется отдать дань уважения на похоронах Жиури – если останков хватит, чтобы ее сжечь, – и тогда, я думаю, мы вернемся домой. Тал даже не пытался скрыть облегчение.

– Да, я был уверен, что ты обрадуешься, – сказал Сетенай. – Как я понимаю, Ксорве так и не произнесла ни слова?

– Мм, – пробормотал Тал, удивившись вопросу. По непонятной ему причине он не стал упоминать о просьбе Ксорве насчет газеты.

– Странно, – заметил Сетенай устало, но без злобы, как было раньше. – Как ты думаешь, почему она это сделала?