Ходили слухи, что Уста частично забирают разум каждого убитого ими мага, что они упиваются их мучениями и становятся от этого сильнее. Цалду считал, что это просто страшилки.

Шутмили, до сих пор стоявшая совершенно неподвижно, выпрямилась и теперь наблюдала, как к ней ковыляет это существо.

Несколькими уровнями ниже поднялся небольшой переполох. Цалду решил, что какие-то зрители взбунтовались. Обычно, если семья осужденного устраивала беспорядок, стража быстро их утихомиривала, но это не могли быть члены рода Канва. Их ложа находилась поблизости от ложи Инквизитората, да и, в конце концов, Канва Жиури была им куда ближе, чем Канва Шутмили. Нет, все они сохраняли мрачный, но полный достоинства вид, за исключением канцлера Сетеная, который сидел очень прямо.

Зрители были ни при чем. Беспорядки вспыхнули среди танцоров, собравшихся за барьером на нижнем уровне. Одна из приспешниц Дракона Зинандур, одетая в черное, отделилась от остальных. Она перемахнула через ограждение, легко приземлившись на песок, и бросилась к осужденной, быстро и целеустремленно, как ястреб, пикирующий за добычей.

Она на бегу сорвала бумажную голову. Та покатилась, и пока стражи суетились, выхватывая оружие, Цалду понял, что видит, как она, описав головокружительную дугу, перекатывается по окровавленному песку арены.

– Ложитесь, Инквизитор! – крикнул один из стражей, обхватив Цалду за талию и увлекая его вниз.

Он успел оглянуться на ложу Канва. Канцлер Сетенай вскочил с места и побежал к барьеру. Кажется, он натягивал перчатки.

– Ксорве, – негромко позвал Сетенай, но Цалду слышал его так отчетливо, будто стоял рядом.

Сетенай вскинул руки, и время остановилось.

Сапоги Ксорве ударились о песок. Она не почувствовала ни вонь от засыхающей крови, ни скрежет металла, когда служители отпустили цепи Уст. Толпа выцвела, словно выжженная солнцем. Остались только ее собственная скорость, ее собственная ярость, и Шутмили, привязанная к столбу с опущенной головой. Ксорве пронеслась по арене, как камень, прыгающий по воде, и окликнула Шутмили по имени. Приподняв голову, Шутмили заметила ее.

– Ксорве, нет, – сказала она, не веря своим глазам. – Прошу тебя, не надо. Уходи.

– Все хорошо, – сказала Ксорве. Она дотронулась до плеча Шутмили. Под лохмотьями, которые той выдали, чувствовалось, как она дрожит. Ксорве тоже потряхивало – от страха, ожидания схватки и огромного облегчения, что Шутмили жива. Если она ошиблась и это конец, значит, так тому и быть. За недолгую жизнь Ксорве много раз могла умереть, разбившись о скалы равнодушия, преданности или безрассудства. Но это был конец, который она выбрала сама.