Ксорве почувствовала себя так, будто не спала уже сотню лет. Меньше всего она хотела кому-то угрожать, но другого способа не было.

– Ты же понимаешь: если до меня дойдут слухи, что ты меня ищешь, я сделаю это снова, – предупредила она. – Ты слишком хорошо меня обучил, Белтандрос. Я не хочу иметь с тобой никаких дел или доставлять тебе неприятности и предпочту никогда больше тебя не видеть. Я хочу уехать. Но если ты придешь за мной или за кем-то, кого я знаю, тогда я могу сделать это снова, – и сделаю это. Это ясно?

– Абсолютно, – сказал маг. – Я отлично понимаю, что значит мечтать о спокойной жизни. Но я должен предупредить тебя, что покоя ты не найдешь. Ты уже носишь метку божества. Это, как правило, привлекает внимание.

Ксорве пожала плечами. Она не доверяла ему, но в любом случае для сомнений было уже поздно.

– Будь осторожна, – продолжал он. – У тебя уже не получится вернуть все на круги своя. Я не единственный, кто проснулся.

Но Ксорве и не собиралась ничего возвращать на круги своя. Она не впервые оставляет позади целую жизнь. Она знала, как это делается, и как это больно. В этот раз она выберет свой собственный путь.

Ксорве бросила Реликварий ему в руки и кивнула на прощание. Смотреть ему вслед она не стала. Дело было сделано.

К тому времени, как на Большой арене Карадуна начались беспорядки, Талассерес Чаросса уже исчез. Он покинул «Тысячеглазую» и отправился в город на поиски следующего корабля в Тлаантот. Мысль о возвращении уже начала становиться назойливой, как ботинок, который натирает, – чем дальше, тем больнее, но все лучше, чем босиком.

Клипер до Тлаантота улетал в полдень. Тал наблюдал, как грузят корабль: на борт поднимали пачки бумаги, банки с оливковым маслом, ящики с сахаром, мешки с кофе и бочки с вином, – и он, не раздумывая, ушел и сел на первый подвернувшийся корабль. Им оказался маленький челнок – на таком даже через Врата не пролетишь, – возивший пассажиров на однодневные экскурсии на побережье. Здесь была только большая карсажийская семья: полдюжины маленьких детей забрались на сиденья, чтобы выглянуть через борт.

У Тала не оставалось сил на выражение недовольства, даже когда они затянули песню о пляже. Он не мог вспомнить, что вообще его когда-то раздражало. Откинувшись на сиденье, он закрыл глаза. Никто из домашних не знает, где он, никто из местных не знает, кто он. Он словно перерезал все нити.

Так не могло продолжаться. Ему нужно вернуться. Тлаантот – его дом. Сетенай, конечно, потребует объяснений. Тал проведет этот день наедине с собой, а вечером вернется в столицу и сядет на почтовый корабль до дома.