– С какой стати они срабатывают?

– Наверное, что-то движется к нам.

Чайлд задумался – казалось, на долгие минуты, хотя в реальности все заняло от силы несколько секунд. Потом он решительно тряхнул головой.

– У нас одиннадцать минут на очередную преграду, не то наказания не избежать. Некогда отвлекаться на здешние странности.

Я неохотно согласился.

Заставил себя вернуться к загадке, ощутил, как машинерия в моей голове пытается проложить прямой путь сквозь математические дебри. Шестеренки, встроенные Тринтиньяном в мой череп, бешено вращались. Признаться, я никогда по-настоящему не разбирался в математике, но теперь, обновленный, воспринимал ее как подлинный каркас реальности, истину в последней инстанции, костяк под хилой плотью окружающего нас мира.

Чудилось, что это чуть ли не единственный образ мышления, который мне доступен. Все прочее сделалось до боли абстрактным, тогда как раньше было наоборот. Наверное, именно так чувствуют себя безумные ученые с их блестящими познаниями сугубо в одной, крайне специфической области науки.

Я превратился в инструмент для одной цели, совершенно непригодный для всего остального.

В машину, которая должна победить Шпиль.

Теперь, когда мы остались вдвоем и не могли полагаться на Селестину, Чайлд неожиданно проявил себя вполне достойным разгадывателем загадок. Не раз и не два я впадал в прострацию, рассматривая очередную головоломку, и даже новые способности не помогали, но Чайлд неизменно находил правильный ответ. Обычно он снисходил до того, чтобы объяснить логику, однако порой передо мной возникал простой выбор: либо принять его суждение на веру, либо мыкаться, долго и мучительно, самому и в итоге прийти к аналогичному решению.

Поневоле я начал удивляться.

Чайлд заметно поумнел, но я сознавал, что за этим кроется какая-то тайна, что дело не просто в когнитивных устройствах, вживленных нам Тринтиньяном. Чайлд держался и действовал настолько уверенно, что я задумался: а не играл ли он раньше на публику, побуждая других решать задачки Шпиля. Если так, то он отчасти виноват в тех смертях, тех потерях, которые уже понесла наша экспедиция.

Впрочем, все мы вызвались идти добровольно.

За три минуты до наказания дверь открылась, впустив нас в следующее помещение. В тот же миг, когда мы успели привыкнуть, откатилась в сторону и дверь за нашими спинами. Если захотим, можем повернуть обратно. И мы с Чайлдом принялись держать совет, как неизменно поступали в каждой предыдущей комнате. Ведь существовала вероятность того, что рано или поздно мы погибнем, а каждая секунда, потраченная у порога, означала, что время на разгадку новой головоломки сократится на такой же срок.