– Ну, тебе виднее. Тринтиньян, между прочим, первым обо всем догадался.

Селестина кинула что-то в мою сторону.

Я велел субъективному времени замедлиться сильнее прежнего. Предмет, который она бросила, лениво вращался на лету, двигаясь по параболе. Рассудок вычислил его курс и максимально точно экстраполировал траекторию.

Я шевельнулся, вытянул переднюю лапу, поймал предмет.

– Что это? – спросил я.

– Тринтиньян говорит, что ты должен вспомнить.

Я уставился на незнакомый предмет. Припомнил, как доктор ковырялся в останках у подножия Шпиля, как он сунул что-то в карман. Вот это – маленький, темный, твердый предмет неправильных очертаний.

Но что это?

В сознании зароились смутные картины прошлого.

– Должно быть что-то еще, – сказал я.

– Ну разумеется! – подтвердила Селестина. – Человеческие останки у Шпиля, за исключением тех, что добавились после нашего прилета, принадлежат генетически одному и тому же существу. Я верю Тринтиньяну.

– Как такое может быть?

– А вот так. Сам понимаешь, клонирование много чего позволяет.

– Бред! – коротко прокомментировал Чайлд.

Я повернулся к нему, испытывая некое чувство, заглушить которое оказалось не в состоянии все искусство Тринтиньяна:

– Скажи, что это неправда.

– Зачем мне клонировать себя?

– Я отвечу честнее, – вмешалась Селестина. – Он отыскал эту штуковину, но гораздо, гораздо раньше, чем рассказывал нам. Побывал внутри, занялся исследованиями и наплодил для этого клонов.

Я ждал, что Чайлд как-то отреагирует, предложит хоть какое-то объяснение. А он молча, передвигаясь на всех четырех конечностях, улизнул в следующее помещение.

Дверь за спиной Селестины закрылась, словно стальное веко.