Ледяной пол пещеры резко пошел вниз. Стены, впрочем, были свободны ото льда, и мы подались левее, используя трещины в стене как опору для рук, а ноги так и норовили поскользнуться. Обезьяна, которую Рашт волочил на поводке, жалобно пищала, ее писк становился все громче, а нежелание идти с нами – все отчетливее.

– Да уймись ты! – прикрикнул Рашт.

Тоннель постепенно суживался. Сделалось темно, всякие проблески дневного света остались позади. Мы продолжали путь, следуя указаниям Тетеревой (она, конечно, о нас не думала, но мы пользовались ее метками на льду). Раз или два ее следы двоились и даже троились, словно вдруг у нее объявились попутчики. Эта мысль меня грызла, пока я не сообразила, что в этих местах она топталась на месте, разворачивалась, но неизменно стискивала зубы и снова шла в первоначальном направлении.

Я ей сочувствовала.

– Впереди что-то есть, – подал голос Рашт. – Вижу какое-то свечение. Выключаем фонари.

– С обезьяны начните, – процедила я.

– Как скажешь, Нидра.

Рашт подтащил к себе Канто и выключил его фонарь, а мы последовали его примеру. Капитан оказался прав. Далеко впереди мерцала серебристая полоска света. Почему-то возникало впечатление, что этот свет исходит не из одного источника, а сразу из множества, например от скальных пород или минералов в стенах пещеры. Возможно, те же породы залегали в стенах и ближе ко входу, просто мы не замечали их из-за дневного света. Но мне казалось, что там, наверху, их не было, что они появились ниже.

– Я не геолог, – проговорила Ленка, озвучивая те же мысли, которые, видимо, посетили каждого из нас. Мы понятия не имели, о чем свидетельствует это свечение, является ли оно природным, или нам пора насторожиться.

Вскоре всякая потребность в нашлемных фонарях отпала. Даже вернув глазам нормальную чувствительность, мы видели в сумраке достаточно хорошо и смогли разобрать, что светятся и вправду прожилки в стенах. Они складывались в полосы, треугольники и завитки, в текучие формы, застывшие в миг максимальной гидродинамической комплексности. Для меня они выглядели не слишком-то естественными, но что я знаю о горных жилах? В своей жизни я чаще наблюдала внутренности кораблей, а не планет. А планеты, как известно, битком набиты зубодробительной физикой.

Мало-помалу склон стал более пологим, затем пол и вовсе выровнялся. Сейчас мы находились в сотнях метров от входа в пещеру, скорее всего, глубоко под заснеженной поверхностью. Было бы разумнее послать на разведку дрон, подумалось мне. Но наш капитан никогда не отличался ни здравомыслием, ни долготерпением. К тому же Тетерева вряд ли имела дроны в своем распоряжении. Вспоминая записи в бортовом журнале, короткие, обрывочные, исполненные отчаяния, я не могла отделаться от иррационального ощущения, что мы ее подведем, если не пройдем по следам этой незнакомой женщины до самого конца. Было ли ей страшно, когда она брела по этому тоннелю? Или ее больше пугала вероятность умереть в одиночестве в шаттле? Вот уж не знаю. У меня-то от страха чуть зубы не стучали.