Она чувствовала, как растет и становится обширнее.

Она перестала быть бледнокожим и твердым существом по имени Наки, замершим в лагуне подобно умирающей морской звезде. Восприятие себя растекалось во всех направлениях до самого горизонта, включило узел и пустые океанские воды вокруг и потекло дальше… Она не смогла бы ответить, откуда приходит это ощущение. Точно не посредством зрительных образов; скорее попросту кардинально расширилось осознание пространства. Более того, пространственное восприятие внезапно сделалось главнейшим среди ощущений.

Наверное, об этом говорили пловцы, когда рассуждали о приобщении.

Она улавливала другие узлы, находившиеся в океане за пределами видимости, их химические сигналы заполняли сознание – каждый был уникальным и каждый содержал вводившие в растерянность своей величиной объемы информации. Ты словно внимал воплям сразу сотни толп. В то же время она приобщалась океану, бескрайней водной пучине под узлами и животворительному теплу планетной коры. А рядом была Мина. Вдвоем они ощущались как соседние галактики в бездне инобытия. Мысли Мины, чудилось, вытекают в воду и попадают прямиком к Наки. В этих мыслях Наки ловила эхо собственных размышлений, подхваченных Миной…

Это было прекрасно.

На мгновение их сознания словно вышли на общую орбиту, слились в близости, которая им обеим ранее казалась невозможной.

– Мина, ты меня слышишь?

– Я здесь, Наки. Разве не чудесно?

Страх пропал бесследно. Вместо него появилось восхитительное чувство неотъемлемости от окружающего мира. Они с Миной приняли верное решение. Наки поступила правильно, что согласилась. Мина была безоглядно счастлива, купалась в надежде, спокойствии и уверенности.

А затем они начали ощущать иные сознания.

Ничто вроде бы не изменилось, но вдруг стало предельно ясно, что громовые сигналы от других узлов состоят из неисчислимого множества индивидуальных голосов, что это немыслимое обилие индивидуальных потоков химической информации. Каждый поток являлся отражением разума, однажды попавшего в океан. Старейшие из них, те, что очутились тут в несказанном прошлом, почти не различались, однако эти сигналы при всем том были и самыми многочисленными. Они звучали почти одинаково, черты личностей смешивались, и уже было неважно, насколько они различались, насколько чужими друг другу были раньше. Сознания, скопированные позднее, ощущались более четко, разнились сильнее, будто отдельные камешки на берегу. Наки воспринимала подлинную чужеродность, барочную архитектуру разумности, плод инопланетной эволюции и преемственности. Объединяло эти сознания только то, что все они принадлежали существам, сумевшим перешагнуть порог разумного использования инструментов и вышедшим – по разным причинам – в межзвездные просторы, где им повстречались жонглеры образами. Впрочем, это все равно что сказать, что акулы и леопарды мыслят одинаково, поскольку они хищники, которым от природы назначено охотиться. Различия между сознаниями на самом деле были поистине космическими, и Наки понимала, что ее разуму крайне сложно с ними освоиться.