Еще не проснувшийся пруд тихо покачивал лодку. Трое рыбаков поеживались под свежим ветерком.

— Самое время для клева! — сказал Запа. Он размотал леску на своей удочке и, взбив пальцем бородку, продолжил: — Мы с вами во-он под ту траву закинем и посмотрим, по вкусу ли придется местному окуню наш мормыш.

— Мормыш — это что? — спросил Федя, грея озябшие руки в рукавах фуфайки, за ночь связанной из козьего пуха заботливым Бон Аппетитом.

— Мормыш — это личинки ручейника. Видишь, в каких дачах-самоделках из песка и камушков они проживают! А выманишь наружу — тривиальный червяк. Даже странно! — ответил Запа, насаживая на крючок бедного мормыша. — А окуни его, тривиального, оч-чень уважают!

Мальчик посмотрел, как насаживают мормыша, насадил своего и помог Тоонельту, который тоже, к своему стыду, был на рыбалке впервые в жизни.

— Я — человек городской, — виновато оправдывался он, косясь на Запу. — Балтику живым глазом и то только дважды видел, если не считать, когда из космоса. И вообще меня всегда больше в горы тянуло, к небу. Мы с Лайгой чего только не облазили! Ой, горы, ребята!..

И он начал рассказывать про милые его сердцу горы и говорил до тех пор, пока на его удочку не клюнул первый окунишка. После этого он забыл и про скалы, и про ледники, и про снежные лавины. Он, казалось, вообще утратил способность к членораздельной речи и выражал свои чувства исключительно междометиями. Иштван смотрел на своего переродившегося командира и, украдкой посмеиваясь, дергал окуней. Клев был отменный.

Федя, казалось, совсем не заинтересовался рыбалкой. А к равнодушному рыболову и рыба не идет. Отвернувшись от поплавка, он долгим взглядом смотрел в висок Тоонельту.

Потом неожиданно спросил:

— Дядя Донатас, вы знали моего отца?

— Да, а что? — машинально ответил тот и осекся. Иштван смотрел на него с нескрываемым ужасом. Ведь они с Джоном давно рассказали командиру, каких ребятишек воспитывает теперь их бывший учитель.

— Да, знал… — повторил шкипер неуверенно.

— Расскажите мне о нем! — глаза Федора умоляли.

И невозмутимый обычно Донатас совсем сплоховал. Он начал бормотать что-то о «шапочном» знакомстве, о двух-трех встречах в коридорах Управления. Один раз, обмолвясь, он даже назвал Яна Иванова Яковом. Положение было критическим. Еще минута, и мальчишка поймет, что его обманывают.

Поддержка пришла, откуда ее не ждали. Молчавший доселе робот сопровождения отложил в сторону удочку и тихим, виноватым голосом Иштвана сказал:

— Я хорошо знал Яна Афанасьевича!

Робот лгал. Одно это уже было из ряда вон выходящим событием. Ни один из миллионов роботов, созданных на планете Земля, не смел солгать человеку. А в том, что солгал не какой-нибудь робот, а прирожденный правдолюбец Брудершафт, который и смолчать-то толком не умел, было уже что-то мистическое.