Аналогично организован и весь роман. Факт неразрешившейся и неудовлетворенной любви двух людей, имевших свободу выбора и нуждавшихся, в конечном счете, только друг в друге, составляет сердцевину «Онегина». Факт этот, многосторонне выявленный и очерченный, остается тем не менее в итоге загадочным, понятным только и просто как бытие. Объяснить или обосновать этот факт, оставаясь верным эстетике романа, в принципе невозможно. Это не удается героям в такой же степени, как автору и читателю. События остается только принять, что и делает рассказчик со специфически пушкинской светлой печалью.

Можно сколько угодно размышлять над проблемами и перипетиями произведения, личностью и значением персонажей. Пушкин представляет для этого, быть может, больше простора, чем любой другой автор. Однако все напрашивающиеся размышления, включая гипотезы, концепции и анализ повествователя и героев, только делают фактическую основу сюжета еще прозрачнее, бездоннее, самостоятельнее. То же можно сказать и о факте русской жизни целой эпохи, изображенной в «Онегине». Закономерности этой эпохи, культурно-исторические и социальные, присутствуют в романе и сформулированно, и имманентно, но показанного в нем факта общенародной исторической жизни не определяют и не исчерпывают. Поэтому он и предстает перед нами столь цельным, свежим, энциклопедически всесторонним. Это факт, обрисованный не в исторической сумме закономерностей, но в собственном его необобщаемом целом.

Поместив фантастический расходящийся веер всех разночтений жизни внутрь ее событий, заставив событие фактически превалировать над осмыслениями и оценками, Пушкин необычайно раздвинул границы факта. Его эстетика факта лежит далеко в стороне от самого способа мыслить, принятого в науке и философии. Факт привычнее всего понимать как объективное по природе явление, т. е. нечто, не исчерпывающееся собой, предполагающее скрытые за ним силы и принципы; традиции объективного видения факта сохраняются до известной степени и в самой передовой науке. При таком подходе факт важен, но и в чем-то внешен, попутен и проницаем; существеннее все же его значение, нечто, о чем он свидетельствует. Сквозь видимость факта мы усматриваем превышающий его смысл или закономерность — и это как в теории, так и в непосредственном восприятии жизни, в практике. У Пушкина же несочетаемые впрямую смыслы свободно сосуществуют в недрах факта, что делает факт не просто конкретнее (это вполне привычно), но и неизмеримо существеннее своих обобщений. Осознать предложенную Пушкиным эстетическую логику для современного литературоведа, скорее всего, почти физически неудобно, немыслимо. Как обычный читатель, он может воспринимать Пушкина вполне адекватно; но в качестве ученого трактует его так или иначе традиционно, т. е. концептуально, диалогически, символически. Но это затруднения, в конечном счете, все-таки психологии, инерция глубоко укатанной колеи европейской мысли — и, можно не сомневаться, такие шоры спадут со временем.