Аннели не стучит, просто дергает дверную ручку, и мы попадаем прямиком на гинекологический осмотр. Женщина в хирургической маске оборачивается к нам, чуть не зажатая двумя жирными складчатыми шоколадными ногами с желтыми пятками.

— Вон…

— Привет, ма.

Негритянка поднимает хай, Аннели скрещивает руки на груди и закусывает губу; отказывается уходить, а ее мать упрямо доводит осмотр до конца. Я остаюсь с Аннели, но чувствую себя кретином и стараюсь глядеть мимо, несмотря на известную силу притяжения черных дыр.

Когда дело завершено, а мы орошены слюной и облучены негодованием, и толстуха выковыливает из кабинета, мать Аннели, упросив тощую мулатку подменить ее, наконец снимает намордник.

Они ничем не похожи.

Белокожая брюнетка, она чуть ниже своей дочери и, пожалуй, даже изящней ее, хотя руки у нее жесткие и в пальцах видно силу. Не угадаешь, что рожала: бедра узкие, и вся она поджарая, сухая, обезжиренная. Нет особого разреза глаз, который так зацепил меня у Аннели, нет острых высоких скул. Но она по-настоящему красива и — сквозь усталость — молода. Большинству из нас вакцина останавливает возраст на тридцатилетней отметке, но матери Аннели нельзя дать больше двадцати двух.

Может, ошибка?

— Кто это? — Она кивает на меня.

— Это Ян. Он мой друг.

— Марго. — Она закидывает в рот конфету. — Милый молодой человек. Это новый?

— Меня не интересует твое мнение.

— Я думала, ты хочешь познакомить его с родителями.

— С какими еще родителями?

— Ты опять не в духе. На, съешь конфету. Мятная.

— В прошлый раз ты угощала меня сигаретами. Бросила?

— Пациенты жалуются.

— Может быть, кого-то из них и пора отсюда выкурить.

— Я стараюсь помочь всем.

— И как успехи? Раньше у тебя выходило полтора ребенка в день.