Коротковатые пальцы, жилы и волоски, складки под никчемными мужскими сосками. Ни тебе пружинистых мышц, ни тупой убежденности на лице, которая так завораживает художников. Мужское достоинство не трепетных габаритов… Сеть морщинок вокруг глаз прорезали контуры, которые могли означать лишь одно — очки…

Илья замер, не в силах оторвать взгляд. И тут его пробрал холод: в чужом времени и в чужой личине, в этом странном месте он смотрел на свое собственное лицо, вырезанное богам лишь известно когда и как из куска паросского мрамора!

Все смешалось в доме Облонских, как писал нам классик. Все смешалось. Никакие правила не работали. В голове Ильи летали коровы и раки свистели на пригорках.

Он собрал в кулак волю и обошел вокруг изваяния. Все так, все на месте, даже родинка на плече отмечена резцом М.. Никаких имен и прославляющих изречений. Единственный символ на пьедестале — глубоко вырезанная «лямбда», напоминавшая усталого пешехода.

Проделав обратный путь тем же способом, Илья сбежал по лестнице у столовой, пересек пустующее фойе, сдал ключ недовольному задержкой вахтеру, и вырвался из музея прочь, растворившись среди прохожих, желая одного — не увидеть во сне продолжения этой сумасшедшей встречи.

Прибытие Нишикори

Прибытие Нишикори

Из мокрого от дождя вагона на перрон Казанского вокзала Москвы вышел одетый в черное гражданин лет за пятьдесят выраженной азиатской наружности, бывший по виду китайцем или японцем, хотя и необычайно рослым — за два метра, похожий более на скалу, чем на человека. Его плащ толстой кожи мотнулся из стороны в сторону и завис колоколом, готовый оборонить владельца не только от непогоды, но и от легких стенобитных орудий. У какого-нибудь копья или секиры вообще не было ни шанса. Впрочем, судя по сложению и свирепому взгляду, с большинством неприятностей он мог справиться голыми руками и без доспехов.

Тут же за ним со скользких ступенек «рица» на асфальт спрыгнул юноша, одетый в мешковатый синий комбинезон, в котором как шпрота в ведре болталось его тощее тело. Макушкой он едва доставал до плеча патрона и был в этом смысле типичным жителем префектуры Киото, если не считать странного выражения лица, какое бывает у человека, надышавшегося дымом от пожара в аптеке.

Высокий был гладко выбрит, держал в руке крокодиловый чемодан и обозревал перрон сквозь круглые затемненные очки. Всякий безошибочно признал бы в нем иностранца, настолько необычно смотрелся он в толкотне московского вокзала.

Тощий же сходил за бурята, продавшего соседу холбожку144, и приехавшего в столицу в поисках лучшей жизни. Нагруженный двумя большими тюками, на фоне своего спутника он смотрелся муравьем, очков на лице не имел, зато носил на верхней губе жалкие усы-перышки, которыми может дорожить только очень молодой человек, еще уверенный, что усы придают убедительности мужчине. Может, оно и так — но, точно, не такие и не при доставшейся ему внешности (среди предков юноши наверняка проскочила выхухоль). В довершение, его шею украшала бардовая, выглядывавшая из-под воротника татуировка в форме лабиринта, похожая на родимое пятно, значение которой вряд ли кто-нибудь мог понять западнее Шикотана.