— У нас за столиком сидят четыре человека! Вы забыли? Принесите остальные порции!

Официант хмуро сморит на нее в упор, и Нина, которую его взгляд цепляет по касательной, поспешно отводит глаза. Такой скорее убьет на месте, чем ответит человеческим языком на заданный ему вопрос. И тем более потусторонним кажется ей глухой и гулкий баритон, полный безмерного сарказма:

— Где?

— Не ваше дело! — кричит храбрая Анюта, и в ее запальчивый голос прорывается дрожь. — Может быть, люди опаздывают. Может… это не значит…

Тележка уже громыхает дальше, к столику японцев, готовых улыбаться и этому чудовищу тоже. И никак не догадаться, что скрыто за этими двумя одинаковыми кукольными улыбками. Нет, правда, размышляет Нина, почему японец не пошел с остальными? Он же ученый, инженер, он был бы, наверное, очень полезен экспедиции… Может быть, жена его не пустила? Маленькая японочка, статуэтка с непроницаемым личиком и огромным фотоаппаратом на груди. Нина мечтала в юности побывать в Японии, но так и не сложилось, а теперь нечего и надеяться их понять, этих абсолютно других, чуждых людей…

— Полно костей, — сварливо говорит Анюта.

Нина пробует вилкой кусок рыбы, похороненный под грудой тертой тушеной моркови и свеклы. Действительно, полно костей.

Они доедают в молчании и так же молча встают из-за стола; недоеденный Анютин и нетронутый Нинин пирожок остаются на тарелке. Столовая уже практически пуста, лишь в одиночестве и безмолвии заканчивают ужин пришедшие позже всех японцы. Официант сметает со столиков и с гулким лязгом бросает на тележку немногочисленную грязную посуду.

Возвращаться в номер Нина не хочет.

— Может, выйдем подышим воздухом? — несмело предлагает она Анюте, и та, как ни странно, соглашается без ропота и комментариев.

Они выходят на веранду, и Нина вправду вдыхает полной грудью поздний вечер, похожий на кристально-влажное черное стекло. И закашливается, и обрывает вдох. Накурено. Накурено сильно, будто и не на открытом воздухе, а последождевая влажность многократно усиливает отвратительный запах, осаживая его на одежду и волосы. Нина не может подавить всплеснувшего возмущения: она готова смириться с курящим мужчиной — но мужчин в пансионате не осталось (японец не в счет, он еще в столовой), а значит, это курят бабы. С сигаретой в зубах нельзя называться женщиной.

Они стоят у парапета, две рослые обвислые тетки в маскарадных платьях до земли, с которыми курение не сочетается никак, категорически разрушая какое-либо подобие стиля. И еще одна — чуть поодаль, маленькая и крепкая, ее встрепанные волосы поблескивают серебристыми воробьиными перышками. Светятся три красных огонька. Тьфу, гадость.