— Спустимся? — Нина готовится вдохнуть и по-быстрому проскочить мимо.

Но Анюта резонно возражает:

— А Зисси?

Зисси может вырваться и убежать, как тогда, молча соглашается Нина. Вообще-то ее не очень это волнует. Ничего же не случилось в тот раз, и теперь, если что, тоже ничего не случится.

Маленькая и встрепанная (да-да, та самая из тридцать девятого, которая постоянно со своим мужем… но с мужем же, пытается урезонить непрошенное возмущение Нина) постукивает кончиком сигареты о парапет, сбивая пепел. Оранжевые искры летят сквозь ночь, и одна из них, кажется, оседает на край бархатного платья. Да, точно оседает — судя по внезапному воплю его владелицы.

Вопль прорезает ночную тишину, словно неисправная сирена, скрежет ржавого металла, какофония подростковой дискотеки. Обе тетки поворачиваются в профиль и принимаются орать наперебой, напирая мощными корпусами и размахивая руками с широкими оборками на рукавах; их сигареты выписывают причудливые траектории в темноте.

— Ах ты ж сука!

— Проститутка!!

— Коза драная!!!

— ……………!!!..

— …!!!

Нина непроизвольно вскидывает ладони к вискам: столько запредельной, куда выше ее болевого порога, площадной ругани, боже мой, из-за чего?… только из-за искорки, случайно попавшей на платье?!

— Сейчас подерутся, — с мрачным азартом предрекает Анюта, и Зисси подтявкивает у нее на руках.

Маленький воробей тоже разворачивается, отбрасывает сигарету, проводит ладонью по топорщащимся волосам. И вдруг — несмотря на Анютино пророчество, Нина этого никак не ожидала — кидается на обеих.

Крики переходят в матерный визг, бабы сцепляются клубком. Одна из ролевичек тут же падает, запутавшись в собственном подоле, и едва не пересчитывает ступеньки вслед за своей оброненной сигаретой, а другая вопит истошно, ее голова ходит ходуном под мертвой хваткой воробьиных когтей, и лягаются ноги в джинсах, попадая то в холодный воздух, то в темное и орущее. Маленькая тоже вопит, и тоже многоэтажным матом, а впрочем, Нина уже не в состоянии различить ни голосов, ни рук, ни тел. Все это настолько уродливо и ужасно, что она отступает в дверной проем — прочь, раствориться, уйти! — но задевает спиной Анюту, вернее, Зисси, возмущенно тявкнувшую в ответ, и замирает, и больше не двигается.

— Дуры-бабы, — с бесконечной снисходительностью в голосе произносит Анюта.

— Почему они? — спрашивает Нина чуть слышно.

— Из-за мужика, разумеется.

Воробей в джинсах победно кричит, размахивая над головой чем-то темным — клок одежды, шиньон?… — одна из ее противниц шмыгает в темноту, а другая, выпрямившись, надвигается грудью в разодранном корсаже, и Нина уже категорически не может этого видеть. Оборачивается к Анюте: