— И много… — писатель чуть было не спросил «жертв», прикусил язык. — Многим удалось спастись?

— В нашей компетенции, считая с вами, двадцать восемь человек, — ровно отозвался тот. — Из них трое детей.

— В вашей…?

Неправильное, неточное слово. Впрочем, теперь нет смысла заботиться о словесной точности, и так, наверное, будет всегда. Надо привыкать. Надо заставить себя думать о важном. О жизни, о людях.

— Могу ли я чем-нибудь помочь?

Поморщился от бесконечной расплывчатости, приблизительности уже собственной фразы, которая вообще-то должна была обозначить готовность действовать, работать, приносить пользу… Кому, каким образом? Молоденькая красивая девчушка рыдала в кабинет вертолета, умоляя сделать что-нибудь — и ты ничем не помог, хотя ухитрился-таки спастись сам. Это не литература, где ты, как тебе казалось, мог все, потому что не было ни конкурентов, ни судей. Это жизнь. А в жизни ты давно ни на что не способен.

— Можете.

Это прозвучало так неожиданно, что писатель вскинулся, его невольное движение срезонировало с качкой, бросило головой о переборку. Морщась и прижимая ладонь к виску, он пытался вглядеться в лицо сидящего в углу — и ничего не видел, только цветные ломаные линии и пятна расслаивались и множились поверх темноты.

Между тем незнакомец говорил негромко и ровно, и стерильные интонации глуховатого голоса, входя в противоречие с содержанием сказанного, ставили под сомнение саму человеческую природу говорившего, что если и удивляло, то не слишком. Писатель слушал.

— Вас будет двадцать восемь человек. Все — в постшоковом состоянии, все испытали сильнейший стресс, потеряли близких, будущее, ориентиры. Сначала каждый из них будет замкнут на себя и собственное прошлое, это единственный способ пережить то, что произошло. Затем начнутся встречные течения, случайные пересечения и сцепления, установление связей. Завяжутся социальные процессы, в том числе структурирование группы, установление иерархии, неизбежной на герметичном пространстве. Я говорю сейчас очевидные вещи, не надо так смотреть.

Писатель сморгнул, прикрыл руками лицо, сквозь веки помассировал глаза. Видимо, я расклеиваюсь, отходя от шока, надо взять себя в руки. Очевидные, да.

— Продолжайте, я слушаю.

— Вы писатель, — сказал человек, и впервые в его голосе проскользнуло что-то живое: ирония?… — Инженер человеческих душ. Вы, пожалуй, единственный будете понимать, что происходит с людьми. Не исключено, что захотите понять и больше, ради бога. Но не забывайте.

— О чем?

Незнакомец пожал плечами. Выразительный и бесконечно широкий по значению жест, незаменимый, когда закончились слова, исчезли смыслы, обрушился мир и не о чем больше говорить.