Надоело то надоело, да куда деваться? За границей его, поди, никто не ждет. Да и что он им скажет:

— My name is… Где у вас тут жулики прячутся?

Так что придется здесь пахать-куковать, тяжелую копейку рубить. Да и виски дерьмо. Да и девчонки у нас гораздо лучше!

Малючков устало прилег на диван, но вот ведь профессионализм — в голове постоянно прокручивались обстоятельства преступления:

(— здесь наверняка сидел убийца, уже все решив, обдумывая план или отдыхая после «дела», говорят, вещи хранят биополе — увы, чтобы его «прочесть», нужны иные способности, чем у ординарного оперуполномоченного)

Но скорее всего, никакое поле опера не интересовало, ни био, ни пшеничное, просто столько потрачено нервов, столько неприятных событий за два дня. Столько трупов, и не аккуратненьких, с маленькой дырочкой в черепке или области сердца, а тухлых, изувеченных, некрасивых. Вот тебе и Распутин, мать его так, перестарался. В какое дерьмо помог вляпаться, не разгрести.

Глаза потихоньку слипались, погружая Малючкова в полудремотой состояние, очертание комнаты стало меняться и плыть, как пригвожденный скат. Вот уже маленькая подушечка удобно пристроилась под щеку, вот уже раздался первый, предварительный полухрап.

СОН ОПЕРА

СОН ОПЕРА

На закате дня удлиняются тени

Они ползут, они играют с нами

На закате дня к нам приходят виденья

Рожденные последними лучами

Он медленно шел по раскаленной мощеной улице какого-то странного города — вроде южного, но одновременно и сильно не похожего на Сочи или Гагры, где оперу раньше удавалось бывать в отпусках( раньше, когда чертовы кооператоры совсем не распоясались). Сначала шел один, а потом навстречу стало попадаться все больше и больше нищих в вонючих лохмотьях, калек и убогих. Некоторые из них сидели на кучах щебня по обочинам и ели какую-то омерзительную снедь из грязных узелков. Иногда они подходили к зловонным мусорным кучам, ловко выковыривая оттуда всякую дрянь крючковатыми палками. Периодически попадались слепцы, грозно громыхавшие деревянными башмаками, подбитыми гвоздями. Тяжело шаркали больные неведомым недугом с бледными отечными лицами и матерчатыми туфлями на опухших ногах. Скоро этих несчастных стало так много, что приходилось буквально продираться через них, ибо очень надо было дойти туда, откуда они пришли. Очень-очень.

(— вот бы их всех убить, чтобы под ногами не путались) — неожиданно для себя подумал опер и еще более неожиданно встречные прочли его мысли. Они начали кричать, брызгая слюной, стучать палками и грозиться. Пришлось перестать так думать. Толпа болтала на каком-то цыганском наречии, что-то обсуждая и азартно жестикулируя. Все, что разобрал Малючков — имя какого-то Эмиля, произносимое со злой усмешкой.