Но Пасюк — вот он, настоящий; его крик разносится в густом вечернем воздухе, в руке у него блестит нож, и с этим надо что-то делать.

— Что, сучонок, боишься? Иди ко мне! Удавлю тебя твоими же кишками — визжит Пасюк, а нож выписывает разные фигуры, да так красиво, залюбуешься! Скачи, клоун, весели народ! А мне бы отдохнуть, устал я. Понимаете, устал! Поспать бы, а то лезет в голову всякое. Сейчас, только закончу это дельце…

Наверное, со стороны смотрится забавно: хорошо одетый, выбритый и причёсанный пожилой дядька скачет вокруг обросшего истрёпанного мальчишки в перемазанном уже начавшей подсыхать кровью, грязью и слизью рванье. Я вижу — Пасюку страшно! Он знает, что я сделал с Зубом, но не знает, что Зуба убил не я, а лес, что сейчас совсем-совсем другой расклад.

Я стою скособочившись, потому что избитое тело ноет, усталость вяжет мысли и движения, только горячая боль в ладони не даёт провалиться в беспамятство, и я плохо представляю, что делать.

Можно помолиться — хуже не будет. И я, как умею, молюсь: "Боже, если бы мог, я бы в тебя поверил, да вокруг столько дряни, что не получается, извини. Так вот, хоть тебя и нет, но ты помоги. Ладно? Не допусти, чтобы Пасюк осталась жить. Пусть сдохнет он, а не я, ведь это можно устроить? Или бестолково просить у того, кого нет? Даже если ты есть, тебе плевать на людей, а это так же, как если бы тебя не было. А раз уж тебя нет, значит, ничего мне от тебя не надо. Сам управлюсь! Не впервой!"

Пасюк осторожно приближается.

— Готов подохнуть?! — вопит он. А дыхание тяжёлое, с присвистом. Нелегко прыгать, с твоим-то весом? Но ты поскачи напоследок, больше не придётся. Я опускаю левую руку в карман, шершавая рукоятка пистолета, который я в суете так и не вернул Клыкову, удобно ложится в ладонь. Я снимаю оружие с предохранителя…

Накатила волна дурноты, надо, пока есть силы, заканчивать! Значит, так — отныне я сам буду сочинять правила игры. Сегодня они такие — придётся тебе, Пасюков, умереть. Это не обсуждается! Давай, подходи ближе. Я не очень хороший стрелок, но с трёх шагов не промажу.

Пасюк почуял. Он замер, взгляд сделался стеклянным, как у лягушки, приготовившейся запрыгнуть в пасть ужа. Стой на месте, и не дёргайся, мне так проще!

Нож теперь мешает, и я швыряю его в застывшее лицо противника, в широко распахнутые от нахлынувшего предчувствия, глаза.

Я не старался специально, не такой уж я умелец. Думал оглушить, пусть ошарашенный барачник хоть на секунду замрёт — большего не надо. Потом я достану пистолет, и… Видно, Богу, несмотря на моё безверие, я не совсем безразличен, или вернулась моя птица удачи, снова клюёт из ладошки. Нож попал в левый глаз, когда-то стрела от самострела так же поразила чужачку. Сюжет опять повторился. Пусть, я не стану из-за этого капризничать…