– Могу я взять его, – спросил Аттерсон, – и принять решение утром?

– Я целиком полагаюсь на вас, друг мой. Себе я уже не доверяю, – последовал ответ.

– Хорошо, я подумаю, – обронил нотариус. – Но есть еще один вопрос: это Хайд продиктовал вам тот пункт завещания, где говорится о вашем исчезновении?

Доктор казался близким к обмороку. Сжав губы, он судорожно кивнул.

– Я так и знал, – проговорил Аттерсон. – Этот человек намеревался вас убить. Вы еще легко отделались.

– И кроме того, – угрюмо подхватил доктор, – я получил хороший урок… О боже, Аттерсон, какой жестокий урок! – Он на мгновение спрятал лицо в ладонях.

Уже уходя, нотариус остановился в прихожей, чтобы переброситься несколькими словами с Пулом. Среди прочего, он непринужденно поинтересовался:

– Кстати, Пул, сегодня вашему хозяину передали письмо. Вы не помните, кто его принес?

На это старый слуга ответил, что не помнит никакого посыльного – прибыла только обычная почта, да и в той были одни только рекламные листовки.

Этот разговор вернул нотариуса к прежним опасениям. Ему стало ясно, что письмо было вручено либо со стороны той двери, что выходила на торговую улочку, либо его написали прямо в кабинете доктора. В таком случае, к нему следовало отнестись с особой осторожностью.

Газетчики носились по тротуарам, выкрикивая охрипшими голосами: «Экстренный выпуск! Кошмарное убийство члена парламента!» – и эти слова звучали как эпитафия одному из друзей и клиентов Аттерсона. При этом нотариус невольно побаивался, чтобы и его собственное доброе имя не оказалось замешанным в грандиозном скандале, который вот-вот мог разразиться. Ему предстояло принять щекотливое решение. Обычно он полагался только на себя, но в эту минуту нуждался в добром совете. Прямо обратиться с таким делом к кому-либо ему казалось немыслимым, но он надеялся, что ему удастся добыть нечто полезное косвенным путем.

Вскоре Аттерсон уже сидел по одну сторону своего камина, а мистер Гест, его старший клерк, расположился напротив. Между ними на надлежащем расстоянии от огня стояла бутылка старого портвейна, долго томившаяся в подвале. Туман все еще висел над городом, фонари мерцали, как карбункулы. В пелене опустившихся на землю облаков на главных артериях огромного города по-прежнему кипела жизнь, даже сюда смутным гулом доносились ее отголоски. Комната же, освещенная пламенем камина, в эти минуты дышала уютом, а императорский пурпур благородного напитка словно сохранил жар тех знойных осенних дней, когда в виноградниках юга собирают тяжелые гроздья.

Дурное настроение нотариуса мало-помалу рассеивалось. От мистера Геста у него почти не было тайн, а временами Аттерсон подозревал, что их и вовсе нет. Гест частенько бывал по делам у доктора Джекила и, вероятно, мог слышать о близости Эдварда Хайда к доктору. Человек умный и проницательный, он мог сделать из этого кое-какие выводы. Не проще ли показать ему это письмо и не усложнять дело? Больше того: Гест был отличным графологом[91], и не было ничего удивительного в том, что Аттерсон решил показать ему нечто написанное рукой злодея. При этом старший клерк, ознакомившись с содержанием письма, наверняка сделает какие-то замечания, на которых Аттерсон в дальнейшем мог бы основывать свои действия. В конце концов он произнес: