Он сделал множество набросков ее лица, пальцев, всего ее кряжистого тела. Лепил из глины маленькие модели. Соединяя камни и осколки стекла, сооружал модели побольше и добавлял к ним гирлянды из всякой мелочи, изображавшие погодные явления, – а потом погода с ними расправлялась. Плел венки из диких цветов, венки высыхали, и ветер разметывал их. Он приближался вплотную и бесстрастно вглядывался в хрустальные выпуклости ее глаз, в которых играл рдяный свет полуденного солнца. Она все чаще уходила побродить в одиночестве по окрестностям. Как-то раз, возвращаясь, она издали заметила стоячий камень, над которым он поработал; под шершавой поверхностью, жалким каменным рубищем, она различила очертания прекрасной женщины, сосредоточенное лицо устремляло взгляд из камня ввысь. Когда она приблизилась, все человеческое из камня ушло. Ее переполнила радость: значит, он ее видел! Собственными глазами видел, что там, внутри, она существует!

А вот ей разглядеть Торстейнна было все труднее. Облик его начал расплываться, двоиться – и не только в те минуты, когда его голубые человечьи глаза были устремлены в ее хрустальные, а борода золотым облаком пушилась вокруг лица-диска. Он развоплощался. Крепкая его фигура казалась слепившейся из водяных паров. Чтобы расслышать его звучный голос, ей приходилось подносить к уху базальтовую ладонь: его речь была ей как стрекот кузнечика. По ночам, когда он храпел на своей деревянной кровати, храп был почти неотличим от журчанья воды или шума случайно врывавшихся в дом порывов ветра.

В то же время она видела или почти видела толпы каких-то существ: они маячили и подавали знаки вне поля ее зрения, вне сознания, там, куда не достигал ее взгляд. Стоя на палубе, ей случалось наблюдать мимолетные появления морских обитателей. На миг прорезали воду лоснистые дельфины, оставляя за собой длинные полосы пены. Бугрилась над морщинистой поверхностью верхушка туши кита, лишь угадываемой под водой, мускулисто всплескивал широкий двухлопастный хвост, из пульсирующего дыхательного отверстия в невообразимой коже вырывался фонтан. В плоском небе из ниоткуда появлялись глупыши и летели вниз стремглавым мечом, и вода смыкалась над ними. И сейчас она чувствовала, как в воздухе, в струях водопадов судорожно обретают очертания пузыри земли[139] и чудища земляные. Ветром кружат над хижиной стремительные стада легконогих тварей, и она почти видит, чувствует – новым каким-то чувством, – как они гибко взмахивают тягучими руками не то с издевкой, не то в упоении. Торстейнн ваял ее снова и снова, а она наблюдала, как камни одеваются пестриной, ворочаются, словно болотные птицы, рябые, пятнистые, сидящие в гнездах на яйцах, рябых и пятнистых, в глуши, где вокруг только камни, рябые, пятнистые. Лишайники росли на глазах, ширились кольцами, шли завитками с треугольной гадючьей головкой. Отчетливей всех – почти до зримости – были пляшущие гиганты, которые выпрастываются из валунов и земли, топают, сталкиваются, манят взмахами крепких рук и щелканьем пальцев. Долго она наблюдала и видела, что эти твари – прыткие и величавые, гибкие и степенные – ползают и снуют, как блохи на спине какого-то зверя, который ворочается во сне и встряхивается при пробуждении, – зверя такого огромного, что горные цепи – все равно что складки на его беспредельной шкуре.