Еще у меня были книги, но не будешь же читать целый день напролет.

– Кофе на плите! – прокричал я в пустыню.

Никто, разумеется, не пришел.

За эту работу я взялся месяц назад, сразу после папиных похорон.

Сельскохозяйственный Департамент Западной Австралии нанимал охотников – стрелять птиц. Залетных скворцов, воробьев, голубей и всякое прочее дерьмо с восточного берега, которое еще не перебралось через пустыню. Особенно скворцов. Департамент отчаянно цеплялся за всякого, кто готов был жить в полной изоляции в полутора тысячах километрах от Перта, так что мой возраст (только-только исполнилось восемнадцать) их не слишком заботил – главное, была бы стрелковая лицензия.

В пустыне источники воды разнесены на сотни километров друг от друга. К ним естественным образом слетаются птицы – если они полетят куда-то еще, то просто умрут от жажды. Делают привал на пару дней, немножко отдыхают, потом летят дальше или торчат тут и дохнут – но уже со скуки. Возьмем ракурс пошире: проблема заключается в медленном проникновении неаборигенных видов во все еще девственное (несмотря на всю свою пшеницу, овец, крупный рогатый скот, виноград, пчел и прочее дерьмо) природное пространство. Добавьте сюда охотника с парой ведер дроби, и вот вам уже охрана окружающей среды – дешево и сердито. Ну, или не менее дешевая и сердитая протекция коммерческих сельхозинтересов. Что именно из них, я точно не знал.

Убивать одних, чтобы спасти других. Какова ирония, а?

На шестнадцатый Джеймсов день рожденья мы с ним вломились в местный детский сад – в полночь, выпить по паре пива и посмотреть «Изгоняющего дьявола» на тамошнем видаке. Джеймс вообще любил такие шуточки, весь следующий день потом хохотал.

Два года спустя в тот же самый день автобус, по крышу набитый детворой из того же самого сада, переехал папу на пешеходной зебре.

Еще ироничнее.

И вот он я теперь, в пустыне.

Тут я услышал сухой шелест крыльев. Слабеньких, крошечных крыльев – не как у мелких соколков, гоняющих по ночам насекомых, а, скорее, как у страдающего от жажды воробья.

Метрах в двадцати вверх по склону от лагеря, из трещины торчал пучок жесткой травы – как раз над источником. Я нашел ключи, сунул «ремингтон» за сиденье и впервые за много недель запер «тойоту». Потом взял из палатки «аншютц» и полез наверх.

За последнее время я по нескольку часов в день валялся рядом с этим чертовым колючим спинифексом, стараясь держаться подальше от иголок.

Почему «аншютц»? В детстве папа каждый уикэнд выгуливал эту штуку на клубные стрельбища в «Блэктаун Пистол Клаб», что в Западном Сиднее. При жизни он никогда не давал мне им пользоваться – ребенку полагался маленький «винчестер». Когда папа умер, я продал «винчестер» и оставил «аншютц».