После первых двух заведений в нем разгорелся азарт. После четырех – азарт сменился негодованием и злобой. После семи – пришла паника. В поисках зелья Дариус обошел почти весь Тихий Город. Единственным местом, в которое он все-таки не отважился заглянуть, был так называемый Улей – район на небольшом острове, окруженном мутными водами местной реки. По заверениям одного из корчмарей, честному человеку соваться туда не стоило, если, конечно, тот сознательно не искал встречи с Верховным Судьей. Кроме того, оставалась еще и часть Торгового квартала, занятого солдатами гарнизона. Однако маячить перед ними Дариусу не хотелось.

3.

В какой-то момент юстициар осознал, что уже несколько часов бесцельно бродит по городу, а хмурый полдень, в который он вышел из своего притона, успел смениться гнетущим вечером. Но не это заботило Дариуса больше всего. Отсутствие чувств – вот что оказалось самым тревожным откровением. Он больше не ощущал страха, усталости, приятной истомы в натруженных мышцах, голода, который мучил его с самого пробуждения.

Действие «шепота» медленно, но верно заканчивалось, а это предвещало только одно – скорое наступление боли, которую он вряд ли сможет пережить. Сколько времени у него оставалось? Час? Два? Пять? Как много сил он успел истратить? И, что самое главное, как ему следовало поступить? Дариус не знал ответа ни на один вопрос, отчего отголосок ужаса пробился даже сквозь вновь возведенные барьеры.

В бессмысленной и отчаянной попытке найти хоть что-то он осмотрелся и замер. Ни укутавший улицу полумрак, ни заросший бурьяном забор, ни ужасающее состояние самого здания не смогли сбить юстициара с толку. Прямо перед ним, зажатый между руинами двух домов и утонувший в зелени густого плюща, высился храм Судьи… вернее, то, что от него осталось.

Бастион правосудия представлял собой жалкое зрелище. По каким-то непонятным причинам половина величественной колокольни обвалилась, проломив часть остроконечной крыши. Выломанные двери валялись неподалеку от центральных ступеней грудой истлевшей древесины. От разноцветных витражей, изображавших сцены исторических процессов, остались лишь редкие, покрытые многолетним слоем грязи осколки.

Внутри все оказалось еще хуже. Обломки крыши и башни рассыпались по просторному залу грудами камней и ломаных досок, до которых даже здесь добрались ростки вездесущей травы. Ни лавок, ни канделябров, ни люстр… все, за что можно было выручить хотя бы пару-тройку бронзовых четвертей, растащили бездомные или бандиты, оставив после себя стойкий запах дерьма. О былом величии храма напоминали лишь его размер и настенные росписи, половину из которых успели осквернить всевозможными надписями и пошлыми рисуночками. Впрочем, было здесь и кое-что еще.