Оттого и отослал.

А учиться… в Академию художественную… был он в той Академии, знает, чему и как они там учатся. Не бывать такому! И вовсе, не гоже это, чтобы княгинюшка время свое драгоценное на пустое тратила. И репутации семейной ущерб причиняла.

Про художников вон тоже много всякого сказывают.

А потому запретил.

Взял и запретил.

Муж он или как?

Вот именно, что муж! И сам разберется, что с семьею своей, что с женой.

С этой успокоительной мыслью Гурцеев и уснул. А проснувшись, понял, что к завтраку опоздал, и это вновь же не прибавило хорошего настроения. Но ничего. Он умылся, позволил облачить себя в простое домашнее платье — ради супруги можно было и потерпеть денек дома — и тогда уж спустился в трапезную. Завтракал в одиночестве, хотя прежде Аглаюшка все же спускалась, составляя супругу компанию.

Видать, крепко обиделась.

Надо будет за шубой послать.

Или все-таки браслетом тем? Правда, за него просили двести золотых, а Гурцеев в нынешнем месяце поиздержался, но ради Аглаи…

Браслет доставили к полудню, аккурат перед обедом, и откинув бархатную крышечку, Гурцеев убедился, что жемчуг все так же округл и гладок, а золото — золотисто. Застежка же змейкою поблескивала рубиновыми очами.

Понравится ли?

Или…

В покоях супруги было пусто. И в саду.

И…

Трапезу накрыли на одного.

— А где Аглая? — поинтересовался Гурцеев, переступивши через гордость, ибо не пристало князю показывать себя перед слугами несведущим.

Домоправитель же поклон отвесил и ответил, как почудилось, с немалою издевкой:

— Отбыли. Еще вчерашнего дня.