Емелька успел выбраться из болота до того, как солнце коснулось земли.

Успел.

И бежать пришлось, одного разу вовсе едва не сошел со старой гати на радость лоскотухам, которые водились тут, что бы там умники-маги себе ни думали. Вообще на войне Емелька многое повидал, а потому был далек от мысли, что магам и вправду известно, как мир устроен.

Плевать на магов.

Он выбрался на бережок, скинул с ног плетенки и растянулся на влажной траве.

Вот так… сейчас полежит немного, минуточку всего, дыхание восстанавливая, а там… там до усадьбы баронской, если напрямки, всего ничего.

В двери постучится.

И…

Козелкович рад будет. Интересно, донесли уже? Наверняка… может, скрутят? И самому не идти, но… нет, так оно дольше выдет. А времени у Емельки мало.

…остров этот, болотный, еще дед показал. И он же, распоровши кожу, пометил кровью стволы старых берез, сказав:

— Прадед наш тут лежит. Неспокойная душа. Но свою кровь не обидит.

…после уже, на поминовальный день, окончательно уверившись, что отыскал из внуков достойного, он и поведал Емельке, что прадед этот был не просто так, а ведьмаком настоящим, которые в прежние времена-то на свет появлялись, хоть и редко.

И сила Емелькина, стало быть, еще от прадеда досталась.

Что остров этот прадед сам из болот поднял, поставил домишко, когда решил, что пришла пора от людишек уходить. Мол, с годами норов вовсе лютым сделался, страшным.

Жил он.

Жил.

И помер.

Только не совсем, ибо не бывает такого, чтобы ведьмак отойти сумел, силу свою не передавши. Вот и лежит под березою, дожидается годного наследника. А как им стать? Того дед то ли не ведал, то ли, как подозревал Емелька, не пожелал говорить.

Забоялся?

Или в ином дело было? Не важно, главное, что потом, после, когда Емелька вернулся в родные края и островок наведал, тот его встретил по-родственному.