Ксейн попытался подумать о чём-нибудь ещё, чтобы отвлечься. Мысль об Акслин была первой. Он вспомнил её улыбку, моменты, проведённые вместе, поцелуи, нежность… «Нет», – решительно приказал себе он и усилием воли попытался стереть из памяти эти обрывки. С каждым новым ударом хлыста чувства, которые вызывала Акслин, постепенно растворялись, как чернильные мазки под дождём.

Тогда он решил подумать о том, что было до Акслин, когда дни были однообразными, а охота на монстров казалась забавой. Он подумал о своей матери и о своей собаке (что с ней, бедной, случилось?). Подумал о торговцах и сестре Драксана. «Может быть, стоило обратить на неё больше внимания», – пронеслось у него в голове. Его мать, наверное, приняла бы её. Они все могли бы перебраться жить в карьер…

А может, и нет. В конце концов, у него были золотистые глаза. И рано или поздно Стражи нашли бы его. Да, разумнее всего было бы признать, что другой судьбы у него быть просто не могло.

«Мне не нужно было пытаться бежать», – подумал он на двадцать втором ударе. Мысли Ксейна двигались медленно и лениво, как каравеллы в океане боли. С каждой новой волной ему казалось, что его сознание погаснет, и он утонет. И пару раз это едва не случилось. Но потом поднималась следующая волна, ещё больше и страшнее предыдущей. И новый удар обрушивался на спину несчастного.

«Держись, – твердил он про себя. – Главное, держись».

Если он закроет глаза совсем и позволит боли унести себя, они прекратят экзекуцию и отнесут его в камеру. Но тогда завтра всё начнётся сначала. Ксейн чувствовал, что не в состоянии будет выдержать повторения истории. И смутно надеялся на то, что сможет пройти наказание всё сразу, в один день. Тогда у него появится воможность выспаться без опасений, что палачи придут за ним снова.

– Тридцать один… тридцать два… тридцать три… – доносилось издалека.

«Этого не может быть, – с усилием подумал он, всё глубже погружаясь в агонию, – не может быть, чтобы осталось ещё триста!»

Его спина была похожа на кусок сырого мяса. Тело продолжало содрогаться с каждым ударом, но это происходило независимо от него: сам Ксейн уже был не в состоянии контролировать движения.

Он давно перестал думать о побеге. Попытка даже идти самостоятельно была невозможной. Он хотел сейчас только одного: чтобы его унесли оттуда. Но палач всё продолжал хлестать, и с каждым новым ударом Ксейн всё меньше верил в то, что это когда-нибудь прекратится.

Слёзы боли, тоски и отчаяния, которые он больше не пытался сдерживать, ручьями текли по его лицу. Ему хотелось умолять о помощи, но обратиться было совершенно не к кому. И тогда Ксейн снова погрузился в воспоминания. Жизнь в заброшенной деревне, которую он считал такой скучной, казалась ему теперь безмятежным счастьем, немыслимым, недостижимым. «Как бы я хотел вернуться туда, – подумал он. – В то время, когда ещё не был знаком с ней».