«Он настаивает», – пропели голоса.

«Пусть придет позже, – смягчилась она, а в сокровенных мыслях добавила: – Через тысячу лет».

«Он просит аудиенции сейчас», – выпрашивали они. Их дух ганбару100 было не сломить, Чиёко почувствовала это сразу. Они не отстанут, будут штурмовать бастионы ее сознания, пока не добьются согласия. Ей не жаль было уделить кусочек вечности какому-то бродяге, обивавшему пороги совершенного мира, настроенного под ее неспешную натуру, – больше всего волновала цикличность, которую принесет чужак, цикличность, надламывающая ее принципы, цикличность, приводящая к катастрофе. Это повторялось уже три раза…

– Пусть приходит, – сдалась она. В любом случае следующего витка она не допустит. Встретит она его, пожалуй, не в уютной беседке на прудах, а на болотах, как и полагается приличной ямаубе101. Она же не обещала быть гостеприимной хозяйкой! Заодно размягчит его заразительный ганбару. И почему на аудиенцию не просится умный, сговорчивый человек? Ведь не все граждане приняли моно-но аварэ и свободные личности еще не так редки. Почему ей не везет повстречать того, кто смог бы исполнить поставленные Советом условия? Хотя это уже не так важно, она давно свыклась со своей долей, а сокровенное желание – единственное, что лежало вне досягаемости ее воли, – воспринимала как иносказательный идеал.

Не дойдя до домика с садовыми инструментами, она, приподняв полу затертой сорочки, с которой не расставалась даже днем, взошла по ступенькам на высокую стрельчатую стену, что сторожила ее сказочный замок от безграничных равнин. Отсюда она частенько любовалась восходом одного светила и закатом другого. Здесь было по-своему красиво. Ухоженный сад, как райский остров посреди пустыря, растянулся в бескрайние дали всех восьми сторон света. В японском языке не осталось жизнерадостных иероглифов, которые она не использовала бы для написания хайку, чтобы передать восторг от контраста двух противоположностей в придуманной ею тридцать седьмой драматической ситуации.

Степной ветер потрепал ее длинные седые лохмы, развернул скрипящий флюгер на черепичной крыше, почесал раскидистую крону дерева-великана, за три столетия выросшего под шпиль тэнсю102. Через каких-то пятьсот лет взращенный малыш отбросит корни и сделает первый шаг. Он отправится покорять степь, оплодотворяя ее семенами душисто-нежных цветов, и превратит дикую округу в пестрый океан.

Чиёко прищурилась. Горделивые морщины исполосовали лицо, словно трещины горшка, восстановленного техникой кинцукурой103. Она разглядывала тропинку, просматриваемую сквозь заросли степной осоки. Вокруг темной фигуры поднималась дымная пыль, уносимая послушным ветром, что играл с полами его пиджака. Он маршировал под неслышный победный марш, уверенно и дерзко, будто за ним следовал кавалерийский полк.