Все повторяется вновь. Четвертый круг на подходе. Нет, этого она не допустит!

Замок растворился в прогретом воздухе, подобно миражу в пустыне, а поодаль, за холмом, из болотной топи проклюнулись шипящие гадюки. Их головы пронзили нависшую хмарь и превратились в деревья-кустарники, ощетинившиеся колючими ветками – выросла глухая чащоба. Быстро стемнело, на тропинку выползли скользкие гады.

Чиёко сжимала сухую корягу, утопив в нее остроконечные когти. Она ухнула, взмахнула крыльями и перелетела на трухлявый пень, чтобы янтарными глазами филина вблизи понаблюдать за непритязательным мужчиной, уверенно идущим на тусклый свет в оконце покосившейся избушки. Он не поморщился, когда под лакированным ботинком квакнула раздавленная жаба. Он сломал ветку потолще, чтобы рассекать лапник, царапающий лицо. Он не струсил, когда ветка превратилась в змею и ужалила в руку. Преодолевая тяготы, повторял он себе: «Это иллюзия, я не могу умереть», – и шел вперед, обливаясь потом в леденящем тумане. Неутомимого наглеца ждало очередное испытание. Подернутая ряской непроходимая топь, в золотистых ирисах и водяных лилиях, изрыгала нестерпимое зловоние. Уткнув нос в рукав пиджака, он погрузил ботинок в булькающую гортань болотной гнили. Утонув по колено, пожертвовал второй ногой. Мясистые пиявки вмиг залезли под брюки, приступив к кровавому пиршеству. Вода быстро подобралась к горлу.

Насмехающееся уханье разлетелось далеко по округе.

Он боролся. Цеплялся за жизнь. Его вера была сильна, и она подталкивала к победе, избавляла от малодушия перед страхом смерти. Он хватался за все подряд: за режущую осоку, за плавающее бревно, за жижу, что просачивалась сквозь пальцы. Ноги барахтались в бездонной топи рыхлого торфа и стали такими тяжелыми и холодными, будто не свои.

«Лучше шагай отсюда подальше, – шелестел камыш. – Иначе сгинешь, погибнешь».

Он не отступил. Когда вода попала в горло, твердил себе: «Это все обман, подделка!» Мысли, извлеченные из его оцифрованной личности, предстали перед Чиёко – такие беззащитные и доступные.

Наступающий туман уже накрыл саваном, а он продолжал бороться, теряя остатки сил. Наконец ухватился за корявый сук, так удачно склонившийся над ним, и еле выполз на копну отцветшего сусака, отрыгивая прелую тину. Сбросив с себя комья грязи вместе с пиджаком, содрал с шеи раздувшихся пиявок.

Краснолицая луна зашла за тучи. Ночной воздух пропитался гнусными звуками: кваканьем, воем, надрывным ревом выпи.

По лохматым зонтикам травяных снопов он допрыгал до лесной лачуги. Изъеденные термитами доски жалобно скрипнули под босыми ногами. В одиноком домике на подоконнике горела свеча. Колеблющееся пламя озаряло запустение. Он мысленно сосредоточился на одежде, тепле и уюте, но внести коррективы в чужой реальности было невозможно. Единственный предмет мебели, красное кресло – с высокой спинкой и мягкими подушками – знакомо приспособилось к его осанке.