– Представляешь, полный автобус детей. Водитель и две воспитательницы, – закончил Петр.

Гаврила тупо уставился на расположившихся у моста Петра и Евсея. Вытянувшись в полный рост, закинув руки за голову, они лежали, как на пикнике, смотрели в Купол и мирно беседовали. Будто и не было рыжего охотника, не было мертвых братцев на том берегу и ничего не было – только тихое журчание речки, упругая луговая трава и мягкий, льющийся сверху желтоватый свет.

– Странное дело, – приподнялся на локте Евсей, – ты такие ужасы рассказываешь, а мне, – сорвал он травинку и сунул в рот, – не страшно. Не жалко и не горько. Мне хорошо. Словно в госпитале, – зажмурился Евсей и улыбнулся, – словно эйфоретиками обкололи.

Гаврила вдруг ощутил, что ему и самому стало светло и покойно, как в прохладную ночь под пуховым одеялом, и губы сами собой растянулись в улыбке.

– Батя, – подал голос Гаврила, – ты на руки свои погляди!

Евсей провел кончиками пальцев по зарубцевавшимся язвам и поднял глаза. Кровяных прожилок в его белках почти не осталось.

20 Зеркало

20

Зеркало

– И чего ты расселся? – облокотился Петр о перила. – Пойди пожрать поищи.

Гаврила нехотя поднялся с завалинки. Натруженные к вечеру ноги ныли, но той приятной усталостью, что бывает после хорошей банной парки.

– Как Батя? – кивнул Гаврила на сидящего за низким столиком Евсея.

– Молчит, – пожал плечами Петр. – Сказал только, чтобы дом обыскали и подворье. Воду из колодца брать побрезговал.

Евсей не проронил ни слова с тех пор, как они заметили на пригорке одинокий дом за плетеной оградой. Крашенный белой краской, со всеми своими резными наличниками и оранжевой черепичной крышей, он смотрелся пряничным домиком посреди золотых пшеничных полей. Пустое и словно недавно покинутое жилье не заинтересовало Атамана. Он прошел мимо колодца с опрокинутой вверх дном кадкой, мимо брошенных за калиткой деревянных грабель, мимо детских веревочных качелей, остова турника и остановился перед одинокой грушей, растущей во дворе. Сел за низкий столик в ее тени, ссутулился и подпер кулаком подбородок. Он молчал и, казалось, что-то слушал в наставшей тишине.

Из дровяника раздался грохот падающих поленьев, а потом сдавленный мат Григория.

– А это у тебя что? – Петр кивнул на тускло поблескивающий кругляш.

– Зеркало. – Гаврила удивленно посмотрел на вещицу. Он сразу и не понял, что машинально крутит в руках, вспоминая картинки прошедших суток, пытаясь найти в переполнявшем его умиротворении отголоски боли и горечь потери. – Тут валялось, на скамейке.

Петр сдвинул брови: