– Да никак, я думаю, – признался Фалькони. – Нам не подогнать корабли достаточно близко, чтобы ее одолеть…

Он еще не договорил, когда в правом верхнем углу обзора, рядом с туманно-оранжевой точкой r2, разом появилось множество вспышек друг рядом с другом.

Кира сжала кулаки, вонзила ногти в ладони. Не может быть. Этого просто не может быть.

– Грегорович! Что это было?

– А! Ты тоже видела? – тускло отозвался он.

– Да. Что это?

– Новые жути.

Этого-то Кира и боялась, и слова Грегоровича поразили ее, как удары молота.

– Сколько их?

– Двести двадцать четыре.

3

3

– Господи Бо…

Голос Киры сорвался, она закрыла глаза, не в силах нести бремя существования. Но потом сжала челюсти и собралась с духом: надо смотреть в лицо неприятной реальности. Машинально она оторвалась от «Потрепанного иерофанта» и зависла, дрейфуя над корпусом и напряженно размышляя. Это было необходимо: Кира чувствовала, что ничего не сможет сделать, пока не сообразит, что же тут творится.

В ухе зазвучал призыв Фалькони:

– Кира, что ты делаешь? Вернись к нам, пока не…

Голос капитана затих: Кира не вслушивалась в него.

Она сделала глубокий вдох. Потом еще.

Им теперь не победить. Никак. Одно дело сражаться, зная, что рискуешь погибнуть, но жива надежда отразить врагов, и совсем другое дело – знать, что погибнешь неминуемо и победа невозможна.

Кира подавила невольный вскрик. После всего, что они совершили, после стольких жертв и утрат поражение казалось несправедливым. Несправедливым в самом глубоком, сущностном смысле, как будто эти новоприбывшие двести двадцать четыре корабля жутей – грех против самой природы.