Восхитительное зрелище.

Мое убийство обставили с помпой.

Брашовяну медленно двинулась на середину сцены. Зрители затаили дыхание. Гордо подняв голову, балерина заговорила; в глазах ее полыхала ненависть.

– Мы должны объединиться – или проиграем! – Слова, сказанные в микрофон, разнеслись по стадиону, проникая в каждый дом.

Я не верила своим ушам. Брашовяну повторила мой призыв к революции, повторила перед всем Сайеном. Уму непостижимо. Камера, направленная на правительственную ложу, зафиксировала натянутые улыбки чиновников и снова метнулась к сцене. Повисло тягостное молчание.

Выходка балерины явно не входила в программу.

Брашовяну поклонилась, потом достала из прически серебряную шпильку и воткнула ее себе в горло.

Из оркестровой ямы донеслись истошные крики. Лишь те, кто сидел вплотную к подмосткам, видели, как из раны хлынула кровь. Шпилька выпала из хрупких пальцев. Остолбенев, я смотрела на алые потоки – вне всяких сомнений, подлинные.

Танцовщица опустилась на землю – грациозная даже после смерти. Заиграл оркестр. Ее партнер с гарнитурой в ухе поднял бесчувственное тело высоко над головой, исполнил грациозный пируэт и с деревянной улыбкой исчез за кулисами. Публика, за исключением потрясенных сошек, восторженно хлопала.

Нечто странное зрело у меня внутри. Марилена Брашовяну, уроженка Румынии, своими глазами наблюдала вторжение и выбрала сегодняшнюю ночь, чтобы обагрить своей кровью пышную ложь Сайена.

Легионер забарабанил по прутьям решетки:

– Сороковая, подъем!

Одна рука манила меня. Другая сжимала шприц. Очередная доза.

Наркотик.

Кожа мгновенно покрылась мурашками. Вид иглы отрезвил меня, рассеял пелену, навеянную празднеством.

Ясный рассудок.

Мой рассудок был ясен как никогда. Никакого помутнения. Зрение четкое, фантом готов к бою.

Первый укол оказался пустышкой.

– Шевелись, девочка, – скомандовал легионер.

Я покосилась на свои ладони. Не трясутся.