От переливов струн в этой тишине волоски на руках встали дыбом, и я вместе с остальными притихла, завороженная голосом Маэстро Галиофского. Глаза мои впились в ментора чёрного паука, изучая его лицо, губы, ресницы, тонкую складку на лбу, жёсткие скулы. Надеясь ухватить хоть какие-то перемены в его равнодушном выражении, узнать, что таит его взгляд под опущенными веками. Мне хотелось прочувствовать, впитать, вдохнуть всё, что он не говорил мне. Слышал ли он себя в этой балладе? Был ли он тем, кому она была посвящена, — благословлённым кровавым богом, несущим смерть и ужас?

Джер резко поднял глаза, выдёргивая меня взглядом из моих отрешённых размышлений. Что-то внутри дрогнуло, разорвалось, и мне захотелось закричать, но я сжала зубы до скрежета. По спине пробежали мурашки, повторяя недавний маршрут его пальцев. Я обхватила себя руками и отвернулась. Вот Толмунд, он увидел меня!

Благодарные дети Квертинда зашлись в аплодисментах. Маэстро Галиофский раскланивался, охотно принимая похвалы и пытаясь поймать цветы, которые кидали ему девушки. Это могло бы длиться бесконечно, но к нему подбежала Вилли и утащила с арены.

Свет, что сочился сквозь арки бестиатриума, вдруг погас, и стало совсем темно. Огромная иллюзорная ель мелькнула Иверийскими коронами на прощание и растворилась в воздухе. По краю арены зажглись мелкие огоньки, слабо подсвечивая дощатый диск. Заиграла тихая протяжная мелодия, призывающая всех к танцам. Я была далека от искусства, но всё равно замечала фальшивые нотки в исполнении студенток с факультета Нарцины. В сравнении с недавней песней барда они слышались особенно отчётливо. Однако это никого, кроме меня, не смущало и студенты парами спускались к центру.

Лоним что-то прошептал Сирене, та хихикнула, и они тоже пошли танцевать. Оба Оуренских направились к группе целительниц, не пострадавших от дирейного корня. Среди оставшихся студентов я заметила Фидерику и Куиджи, что сидели рядом, жутко напряжённые и смущённые. Несмотря на то, что они не танцевали, моя компания там была явно лишней.