С этого дня она превратилась в затворницу, совсем прекратив выходить из дома. Ее славная maman, отличавшаяся схожим с ней жизнелюбием, впала в отчаянье и стала приглашать врачей одного за другим. Она просила, плакала, умоляла… Однако, так же как приходили, доктора, один за другим, разводили руками и произносили, казалось, нарочито заученные фразы: «Ваша дочь больна. Мы не знаем в чем причина, и помочь ей не можем. Смиритесь».

За пару месяцев, лучистая и жизнерадостная, Она превратилась в мнимую и абсолютно потерянную. Если бы я знал, если бы только знал, что в творящихся с ней бедах крылась моя вина, что это я был тем «причастным», кого пытался наказать и от кого желал ее уберечь, все сложилось бы иначе. Я бы рассказал, рассказал о себе все и на коленях просил меня не бояться. Но я молчал: смотрел за ней, переживал, день за днем наблюдал за приближением ее конца – моего конца, но продолжал молчать.

Я забросил дом, забыл о долге ferus и о самих ferus так же не вспоминал – для меня существовала только она. Однако безмолвие мое, наряду с полнейшим исчезновением из зримости собратьев, к несчастью, стали моими собственными ошибками – непростительными ошибками.