Прошел год. Два. Усовершенствованный нейрид можно было теперь вводить с помощью прививки. Партии нейридов и плацебо могли распределяться двойным слепым методом, когда ни оператор, ни реципиент не знали, содержался ли в инъекции активный агент.

Все мои исследования и разработки проводились в тайне, в лабораториях, рассеянных по всей Системе. Большинство ученых не знали, что работают на меня, и ни один не знал, над чем в конечном итоге ведется работа. Мы готовились к испытанию in vivo.

Мы с Малахом неплохо сработались. Было очевидно, что он верен Пеллонхорку, но со мной он обращался как с другом, сочувствуя, но никогда не заговаривая о причине моей скорби. Мы сделались довольно близки. У Малаха были жена и трое детей, и он рассказывал мне о них. Мы обсуждали и Безымянного, как и все в Системе. Малах рассказал мне, что с удовольствием перекладывает на других часть обязанностей, которые раньше исполнял сам, и я без труда понял, что именно он имел в виду. Он не был похож на Пеллонхорка, и, хотя это мне в нем нравилось, я беспокоился, что с Малахом во главе Шепот может рухнуть.

Но Шепот только креп; Малах показал себя с лучшей стороны.

Прошел еще год, и мы получили данные о младенцах, которым вживили клетки нейрида. Результаты были потрясающими. Первые несколько недель и месяцев развития ребенка были зернистыми и неполными, но к концу года уже записывались голоса и звуки. Это было прекрасно, хоть и заставило меня думать о моем собственном нерожденном ребенке, что причиняло такую боль, с которой я был не в силах совладать.

Но это были всего лишь младенцы. Мне нужно было как можно скорее запустить в море взрослых с полноценными воспоминаниями.

А еще мне нужно было имя для программы. Я вспомнил о ее целях, и об отношении Пеллонхорка к Богу, и назвал ее «ПослеЖизнью». А воспоминания, соответственно, стали Жизнями.

Я ожидал, что здесь программа столкнется с осложнениями, поскольку, когда нейрид вживляли взрослому, он ассимилировался гораздо медленнее и ему требовалось много времени, чтобы собрать прежние воспоминания и накопить новые, так что считать что-то значимое можно было бы только через несколько лет.

Но, к моему облегчению, Систему – помимо Геенны и неназываемой планеты, разумеется, – охватило почти всеобщее стремление записаться в программу.

Что я недооценил – так это невероятную глубину желания погрузиться в чужие жизни – не в полные жалости к себе и превознесения себя пересказы своих биографий, которыми всегда кишела Песнь, а в правду. Когда я был Безымянным, то едва соприкоснулся с истинной глубиной этого желания.