– Ты, похоже, устала. Они прилетят за нами, как только позволит погода. Может, через неделю, а может, и через несколько месяцев. Есть какой-нибудь прогресс с Алефом?

– Не то чтобы.

– Ты выяснила, кто такой Пеллонхорк? И что нас всех сюда привело? Какая-то слишком большая каша заварена из-за обычной супружеской неверности. – Он отвернулся от монитории и усмехнулся, глядя на Рейзер. – Обычно люди просто уходят, захлопнув за собой парочку дверей.

Казалось, что Рейзер рассмеялась впервые за долгие годы. Этот звук едва не потряс ее. Она хотела в чем-то признаться Таллену, в чем-то важном, но вместо этого просто сказала:

– С Алефом и Пеллонхорком все непросто.

На его мониторе вспыхивали и исчезали фрагменты кода. Таллен терпеливо продвигался сквозь них, расталкивая в стороны и вызывая более глубокие и более далекие символы.

Понаблюдав, Рейзер спросила:

– Что ты делаешь?

– Это вербальные триггеры, которые в меня заложили. – Он потер спину и поморщился. – «Снег и дождь» и «Горы, лед». Я думал, что, возможно, получится все это стереть, но я не могу. Они всё отравили.

– Они – часть твоей жизни, – мягко сказала Рейзер. – Как воспоминания.

Таллен откинулся на спинку стула и вздохнул.

– Мне жаль Алефа, – сказал он. – Когда Пайрева умерла, из него как будто выплеснулись все эмоции за целую жизнь. И больше их не осталось.

Рейзер поколебалась и сказала:

– Мне не кажется, что их не осталось. Мне кажется, он умеет отделять свои эмоции от всего остального.

В отличие от всех нас, подумала она. Всех нас, искалеченных жизнью с момента рождения. Рейзер посмотрела на Таллена. Она очутилась на одном куске металла с двумя травмированными мужчинами и парочкой челомехов. К такому ее ничто не готовило.

Время на платформе не имело почти никакого значения. Только Алеф, похоже, функционировал строго по часам. Постоянство его устраивало, и по утрам он казался более внимательным. Рейзер выработала привычку разговаривать с ним в это время. Его глаза все еще дергались, а голос был резким, но ей казалось, что он понемногу открывается.

– Хорошо, Алеф. Допустим, ты придумал «ПослеЖизнь». Сколько тебе лет?

– Двадцать пять лет и семьдесят два дня в сознании. Восемьдесят пять лет и шесть дней в гиперсомнии.

Хотя она обращалась с ним так, словно все, что он говорил, было вымыслом, Рейзер не могла отбросить вероятность того, что в глубине его слов кроется частица истины. И – неважно, какими будут последствия, – она должна была узнать все.