В конце концов Таллен сказал:

– Тебе нужно поделиться этим, Лоуд. Я не знаю, что для тебя сделать. Может, однажды Диксемексид вернется.

Хотя, после Пеллонхорка, захочется ли неназываемой планете снова выходить на контакт?

– Я не помню его, – сказал Лоуд, – но обладаю его воспоминаниями. Воспоминаниями о печали. Как такое возможно?

– Печаль – это человеческое, – ответил Таллен, не останавливаясь, – а делиться – в человеческой природе.

– Я хочу ею поделиться, – сказал Лоуд.

И Беата немедленно ответила своему компаньону:

– Я хочу ее разделить.

– Но я не могу, – сказал Лоуд.

– И я тоже не могу, – сказала Беата.

– Мы оба одиноки, – сказали они хором.

– Это тоже человеческое, – объяснил Таллен. – Мне жаль.

Он обогнал их, почему-то не желая, чтобы они заметили слезы в его глазах. Слезы по челомехам? По себе?

– Нам всем жаль, – сказал ему вслед Лоуд.

– Но не все мы – люди, – сказала Беата.

Рейзер

Каждый день, когда Рейзер заканчивала беседу с ним, Алеф заползал в свой сарк и спал. Она наблюдала за ним. Из-за растрепанных волос и покрытых угрями щек он напоминал ребенка. В сарке, подозревала она, Алеф был настолько близок к покою, насколько это вообще было возможно.

– Давай вернемся к «ПослеЖизни», – сказала она как-то утром. – Расскажи мне, как был открыт нейрид.

– Он не был открыт.