– А о чем еще говорить?

– Не знаю. О платформе? О том, сколько времени мы еще здесь проведем, пока нас не снимут? О чем угодно, Алеф.

– Говорить о чем-то имеет смысл, только когда присутствует нечто неизвестное.

– А ты, конечно, знаешь все, – съязвила она.

– То, что я знаю, я знать не хочу. – Ей показалось, что голос Алефа дрогнул, хотя убедиться в этом было невозможно. Иногда казалось, что в этом голосе нет ничего, кроме отчаянных эмоций, в то время как в его словах их не было вовсе. Так существовали эти эмоции или Рейзер просто хотела, чтобы они существовали?

– Пайрева, – сказал он вдруг. – Пеллонхорк…

– Конечно. Прости. – Рейзер машинально взяла его за руку. Та была безвольной. Она отпустила ее. – Чем ты займешься, когда мы отсюда выберемся?

– У меня есть только мой сарк и Песнь. Я буду там.

– Но ты говоришь, что создал «ПослеЖизнь». Тебе ведь, наверное, нужно ей руководить. Или хотя бы присматривать за ней. Это же такое великое изобретение, тебе наверняка хочется быть к нему причастным.

Ничего. Может, она его подловила? Но это был не вопрос.

– Алеф, разве тебе не нужно ей руководить?

– Нет. Это было только ради Пайревы. Она умерла. «ПослеЖизнь» больше не нужна.

Таллен

Таллен не интересовался Алефом. Он проводил время, ухаживая за платформой, которая постепенно восстанавливала стабильность. Его сопровождали Беата и Лоуд, и разговоры с ними все еще успокаивали его, пусть и не так, как раньше.

– Как вы себя чувствуете, Таллен? – спросила Беата.

Ее лицо казалось пустым. И поза теперь выглядела другой, возможно, менее уверенной. Но вопрос был словно отягощен заботой. Или это ему показалось?

– Вы не устали? – спросил Лоуд.

– Нет, – ответил он. – Я свободен от импульсов. Я снова понимаю себя.

Платформу он теперь понимал почти идеально. Алеф настроил его имплантаты так, что признаки поломки ощущались как тепло и удовольствие, и лечить платформу было приятно. Ходьба радовала его. Мехи поторапливали. Коридоры были ярко освещенными и надежными. Челомехи шагали по бокам от него, словно верные спутники.

Спустя какое-то время Беата спросила: