— Хрен с ней. — Она сорвала с крючка выкрашенный в кофе костюм и бросила в мусорную корзину. — Больше никаких отговорок. — Сильвия вынула рабочую обувь, спортивный свитер и шарф. Со стуком уронила ботинки на пол. — Нужна теплая одежда. Завтра я начинаю. Больше никаких отговорок.

— Хороший сегодня день. День дураков.

— Как раз мой. Мой счастливый день.

Оберон со смехом поднял Сильвию. Пришел апрель. В объятиях Оберона Сильвии показалось, что она спаслась от какой-то беды, но и дурное предчувствие никуда не делось; ей было и уютно, и страшно от того, что уют этот столь ненадежен, и глаза ее наполнились слезами.

— Papo, — сказала она. — Ты лучше всех. Ты знаешь? Ей-богу, ты замечательный.

— Ты, главное, расскажи, что это за работа.

Обняв его, она усмехнулась:

— Ни за что не поверишь.

IV

IV

Мне кажется, в религии слишком мало невероятного, чтобы дать пищу активной вере.

Крохотная контора службы доставки «Крылатый гонец» вмещала в себя: прилавок или перегородку, за которой сидел диспетчер, вечно жевал незажженную сигару, совал в гнездо и выдергивал штекеры древнего коммутатора и мычал в головной телефон: «Крылатый слушает»; ряд складных стульев серого металла, где сидели временно не занятые курьеры (одни, как выключенные машины, оставались безжизненными и неподвижными, иные же, подобные Фреду Сэвиджу и Сильвии, развлекались болтовней); гигантский старый телевизор на подставке с цепью, до которой не дотянуться, вечно включенный (Сильвии удавалось урывками смотреть «Мир Где-то Еще»); несколько урн с песком и окурками; коричневые фарфоровые часы; боковое помещение с боссом, его секретарем и иногда энергичным, но на вид отнюдь не процветающим агентом по продажам; металлическую дверь с засовом. Окон не было.

Действие шло бы веселее

Сидеть в конторе Сильвии не очень нравилось. Слишком уж эти голые обшарпанные стены в свете флюоресцентных ламп напоминали ей детство: приемные общедоступных больниц и приютов, конторы социального обеспечения, полицейские участки, места, где толкался, сменяя друг друга, бедно одетый народ. К счастью, ей не приходилось проводить там много времени: работа в «Крылатом гонце», как всегда, кипела, и чаще Сильвия, в рабочих ботинках и спортивном свитере с капюшоном (похожая, как она говорила Оберону, на малолетнюю лесбиянку, но все же хорошенькая), спешила по холодным весенним улицам, красовалась в толпах и роскошных конторах, сдавала груз или брала его у самых разных секретарш: высокомерных, суровых, жеманных, неряшливых и добродушных. «Крылатый гонец! — кричала она им на бегу. — Распишитесь, пожалуйста, здесь». И прочь, в лифтах, нагруженных мужчинами в красивых костюмах: по дороге на ланч они разговаривали чуть слышно, а сытые — орали во весь голос, излучая дружелюбие. В отличие от Фреда Сэвиджа, она не знала город как свои пять пальцев, — с тайными ходами, проездами, сквозными дворами, позволяющими пешеходу сэкономить добрых полквартала, — но в целом ориентировалась неплохо, находила, где срезать путь, и гордилась точностью, с какой выбирала проходы и повороты.