Затем Элис, волоча за собой по искрившимся травам влажный подол, прогуливалась в одиночестве там, где на мокрой земле был виден темный круг, который оставили за собой танцоры[428]. Она думала о том, что было бы, если бы она могла отдать ему этот летний день, один-единственный; но ему бы это не понравилось, да и в любом случае это было невозможно. Взамен она решила сделать то, что было в ее власти: превратить этот день в ежегодный праздник, не знающий себе равных по блеску, с таким новым утром и такими нескончаемыми дневными часами, что весь мир навсегда его запомнит.

Когда-то, давным-давно

Огни Эджвуда, которые зажег перед уходом Смоки, днем померкли, но следующей ночью воссияли снова, и так повторялось каждую ночь. Дождь и ветер проникали внутрь через окна, которые забыли закрыть; летние бури пятнали занавески и ковры, оставляли брызги на обоях, хлопали дверцами стенных шкафов. Мошки и жуки находили дырки в защитных сетках и счастливо умирали в единении с горящими лампочками; или не умирали, а производили потомство в коврах и гобеленах. Пришла осень, хоть и казалась она невозможной, казалась мифом и слухом, которому нельзя верить; опавшие листья скапливались на верандах, ветром их задувало внутрь через дверь холла, которая, не запертая на задвижку, беспомощно хлопала, пока не сорвалась с петель, окончательно перестав служить преградой. В кухню забрались мыши; кошки, в поисках лучшей доли, покинули дом, и мыши завладели кладовой, которую навещали также и белки — они прискакали позднее и угнездились в затхлых кроватях. Но «оррери» все еще вращалась, бессмысленно и весело, и дом все так же светился огнями, как маяк или вход в бальный зал. Зимой он искрился, как ледяной дворец, комнаты заносило снегом, на холодных трубах громоздились сугробы. Лампочка над крыльцом погасла.

О том, что существует на свете такой дом: освещенный, открытый и пустой, сочинялись в те дни сказки; были и другие сказки, люди все время перемещались и не желали слушать ничего, кроме сказок, верили только сказкам, потому что уж очень трудной была жизнь. Сказка об освещенном доме в четыре этажа, с семью трубами, тремястами шестьюдесятью пятью лестницами, пятьюдесятью двумя дверьми, проникла в дальние края: в те дни все были странниками. Она встретилась с другой сказкой, о мире Где-то Еще и о семействе, членов которого многие знали по именам; оно обитало в большом доме, наполненном бедами и радостями, которые вначале казались бесконечными, но потом окончились, прекратились; и для тех, кто сроднился с этой семьей, как со своей собственной, две сказки сливались в одну. Дом еще можно было найти. Весной перегорели лампочки в подвале и одна в музыкальной комнате.