— Видишь? — проговорило черное рожковое дерево, нависавшее над пиршественным столом (с него были взяты цветы, которые украшали рогатую голову Оберона). — Видишь? Да, лишь смелому наградой красота.

Она неподалеку, она под боком

Танец завихрялся вокруг принца с принцессой, рисуя широкий круг на росистой траве; светляки, повинуясь персту Лайлак, выстроились к рассвету в большой круг, колесо, крутившееся в густой тьме. А-а-а-а, выдохнули гости.

— Это только начало, — сказала Лайлак матери. — Видишь? В точности как я тебе рассказывала.

— Да, но, Лайлак, ты же знаешь, что лгала. Про мирный договор. Про то, чтобы встретиться с ними лицом к лицу.

Поставив локоть на замусоренный стол и опершись щекой о ладонь, Лайлак улыбнулась матери.

— Разве? — спросила она, словно ничего не помнила.

— Лицом к лицу, — повторила Софи, оглядывая широкий стол[424].

Сколько гостей здесь присутствовало? Она бы их сосчитала, но они перемещались, а некоторые уже исчезли в искристой тьме; иные, как она думала, проникли сюда без приглашения: вот та лисица и, быть может, тот угрюмый аист, и определенно этот неуклюжий жук-олень, который шатался меж опрокинутых чаш, выставляя напоказ свои рога; так или иначе, чтобы знать количество гостей, она не нуждалась в подсчете[425]. Вот только...

— А где же Элис? — спросила она вслух. — Элис должна быть здесь.

Она неподалеку, она под боком, пропели ее Малыши Ветерки, блуждая среди гостей. Софи вздрогнула, подумав о горе Элис; музыка вновь сменилась, на сборище сошли печаль и тишина.

— Сюда, крапивник и малиновка, — распорядилось рожковое дерево, роняя на пиршественный стол белые лепестки, похожие на слезы. — И Дюка прочь гоните, он людям враг[426].

Бризы, сменившиеся утренним ветром, сдули музыку.

— Окончен праздник[427], — вздохнуло рожковое дерево.

Белая рука Элис, как облака, скрыла опечаленную луну, и небо сделалось голубым. Жук-олень свалился с края стола, божья коровка полетела домой, светляки опрокинули свои факелы; чаши и тарелки лежали раскиданные, подобно листьям, на виду у рассвета.

Вернувшись с похорон (где они проходили, было известно только ей), Дейли Элис явилась среди них как рассветный луч, в слезах, подобных благоуханной росе. При виде ее гости изумились, сглотнули потихоньку слезу и начали расходиться; но ни один из них не говорил впоследствии, что на прощанье она не одарила их улыбкой и благословением. Они вздыхали, некоторые зевали, прощались за руку и по двое, по трое отправлялись туда, куда она их посылала: к скалам, полям, рекам и лесам, во все уголки земли — их нового королевства.